— Я врач.
— Где быль?
— В лесу.
Жандармскому офицеру понравилась такая откровенность.
Он говорил нескладно, беспрестанно запинаясь при составлении фраз, путая украинские слова с немецкими и русскими.
— А что ти делать в лесу?
— Партизан лечил.
Офицер, пораженный смелым признанием, поднял лампу и с интересом посмотрел на партизанского врача. Вдруг рука его вздрогнула, и он, словно потрясенный неожиданной встречей, с лампой в руке вскочил на ноги. Перед ним стоял именно тот, за кем гестаповцы всех киевских районов охотились уже давно.
— Ви есть профессор Буйко? — после длинной паузы спросил он тоном повелителя.
— Вы не ошибаетесь, — ответил профессор.
В хате поднялась суета. По какому-то неуловимому знаку офицера один жандарм быстро выскочил за дверь и куда-то помчался, двое встали у стола, трое — у порога, а остальные, вытянулись на страже у окон.
Офицер сел. Он приготовил авторучку и то ли спросил, то ли приказал:
— Профессор Буйко будет говориль правду?!
— Да, — подтвердил профессор. — Я буду говорить правду.
— Профессор Буйко будет говориль, вифиль ист партизан? Сколько и где они?
— Много партизан, — ответил профессор.
— Сколько много? Где много? Садись! — указал офицер на скамейку.
Профессор сел. В это время в хату влетел обер-лейтенант в форме эсэсовца. Именно за ним посылал жандармский офицер своего подчиненного. Эсэсовец нервно остановился возле стола и с каким-то настороженным любопытством начал рассматривать Петра Михайловича. Он уже был изрядно напуган народными мстителями, но живого партизана видел впервые.
Петр Михайлович, словно не замечая эсэсовца, немного громче повторил:
— Партизан, герр офицер, очень много. И они всюду, их можно встретить в каждом лесу, в каждом яру, под каждым деревом, за…
Профессор не договорил: обер-лейтенант с силой ударил его по лицу. Буйко упал.
По приказанию офицера к нему подскочил жандарм, чтобы помочь ему подняться. Но профессор встал сам и уже не садился на скамейку, ожидая нового удара.
По его седой бороде струйкой лилась кровь.
— Ой!.. — вскрикнула, словно по сердцу стегнула, девочка.
На печи поднялся вопль, но жандарм рявкнул, и там снова стало тихо.
Профессор вздрогнул от крика девочки. Тяжело дыша, он сурово посмотрел на жандармского офицера и уже хриплым голосом закончил:
— …за каждым кустом партизаны!..
— Гришюк! Гришюк! Где? — нетерпеливо оборвал его жандармский офицер.
Эти выкрики выдавали, что гестаповцам еще неизвестно точно, где отряд Грисюка, хотя они были уверены, что он где-то поблизости, и спешили поскорее выведать у профессора, где же именно, чтобы не дать возможности отряду исчезнуть.
Но теперь Петр Михайлович молчал. Он только улыбнулся в сторону жандармского офицера: дескать, что ты спрашиваешь? Разве я могу тебе сказать, где Грисюк? И обер-лейтенант снова не удержался. Нервно выхватил пистолет и наверняка застрелил бы профессора, если бы офицер вовремя не схватил его за руку. Раздался выстрел. Пуля, едва не задев жандарма, ударила в потолок.
Профессора сбили с ног, схватили и потащили к порогу. Три жандарма долго возились с ним, выкручивая ему руки. Наконец им удалось засунуть его пальцы в щель между притолокой и дверью.
— Будешь говорить?! — кричал, весь содрогаясь от бешенства, жандармский офицер.
На печи снова в ужасе заметались дети, прячась за спину матери. Заслонилась руками и мать. Только девочка — такая же по возрасту, как и Яша, — закусив губы, со слезами, застывшими в глазах, смотрела на профессора так, будто готова была вот-вот броситься ему на помощь.
В этот миг профессор вспомнил Марисю, которая так самоотверженно защищала своего деда. Не отвечая на вопрос жандарма, Петр Михайлович с необычайной теплотой посмотрел на девочку, словно сказал ей: «Не плачь, дитя, не плачь!..»
Дверь притворили сильнее. У профессора хрустнули кости пальцев, из-под ногтей брызнула кровь. Петр Михайлович потерял сознание и сильно ударился головой о порог.
Его оттащили и долго отливали водой. Оба офицера, как ошалелые, возились с неподвижным телом, браня жандармов за то, что они переусердствовали с дверью и теперь приходится терять слишком много времени, чтобы привести партизана в сознание.
Не успел Буйко открыть глаза, как на него снова набросились с вопросами. Профессор приподнялся на локте и взглянул на печь, где в ужасе замерли дети. Он посмотрел на детей и женщину с такой тревогой, будто этой жестокой пытке подвергся не он, а они. Потом повернулся к офицерам: