VIII
Почти сразу после ухода Шафороста в комнату ввалился здоровенный насупленный детина. Желтые, резко выступающие челюсти, глубоко запавшие глаза под нахмуренными порыжевшими космами бровей создавали впечатление, что ему в постоянных хлопотах даже некогда улыбнуться и он уже отвык от улыбки. А полувоенная форма — сапоги, галифе, гимнастерка без знаков отличия, перетянутая накрест ремнями и перекошенная тяжелой деревянной кобурой маузера, — придавала ему вид грозного воина.
— Можно? — для приличия спросил он, уже войдя в комнату. И, недоверчиво оглянувшись по сторонам, как бы проверяя, все ли тут надежны, небрежно кивнул: — Мир дому вашему.
— О, Стороженко! — одновременно бросились ему навстречу Лариса и Лебедь.
— Ну и долго же ты не показывался! Загородился или дорогу к нам забыл? — защебетала Лариса.
— Дела, — вздохнул тот. — Не время теперь по гостям ходить.
— Ну, брат, ты уже как настоящий воин! — разглядывая его, с восторгом развел руками Лебедь.
— Теперь все воины.
Он говорил вяло, устало и коротко, будто постоянно контролируя себя, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего.
— Знакомьтесь, — подвел его к Надежде Лебедь. — Наш новый инженер! — И рассмеялся. — Что это я тебе рекомендую? Разве есть кто на заводе, кого бы ты не знал?
Стороженко молча и неохотно протянул Надежде потную руку.
Надежда очень жалела, что не ушла отсюда до его прихода. Это был начальник отдела кадров. Только раз она виделась с ним, но после того уже никогда бы не хотела встречаться. Произошло это в день митинга. Торопясь оформить свои дела, она подбежала к дверям его кабинета и громко постучала. Никто не ответил. Она вторично постучала, и снова — ни звука. Неожиданно дверь сама открылась, и Надежда с удивлением увидела, что Стороженко был в кабинете и не обращал внимания на стук. Он стоял у карты и сосредоточенно, с видом озабоченного стратега неторопливыми движениями вычерчивал вдоль линии фронта черные и красные стрелки.
— Простите, к вам можно?
Стороженко сразу же закрыл карту ширмой, будто на нее была нанесена секретная боевая операция, и с подозрением оглядел незнакомую посетительницу. Не спеша опустился в кресло. Не приглашая сесть, молча взял у нее направление и документы. Надежда назло ему села сама, да еще стулом стукнула.
— М-да-а, — нахмурился начальник, тщательно изучая ее анкету. — Что собираетесь делать?
— Работать.
— Где?
— Перед вами распоряжение директора. Кажется, там ясно сказано.
Его нелепые вопросы раздражали Надежду. А он сидел с холодной выдержкой, как, человек, который видел у себя много разных посетителей — и вспыльчивых, и хладнокровных, и спокойных, и взбудораженных, — и ему уже глубоко безразличны их характеры и настроения: он должен вникать лишь в суть дела.
— М-да-а… А где погиб ваш отец?
Надежда почувствовала в вопросе скрытое подозрение.
— В борьбе за Советскую власть! — задорно ответила она, взволнованная воспоминанием об отце.
— Где именно?
— На подпольной работе.
— При каких обстоятельствах?
— Не знаю. Мне тогда еще и года не было, — ответила она уже резко, давая понять, что вопрос не относится к делу.
Надежда действительно не знала, где и при каких обстоятельствах погиб ее отец; Этого даже мать не знала. А дядя, когда речь заходила об отце, чего-то недоговаривал. И у Надежды вдруг впервые промелькнула тревожная мысль: честно ли погиб ее отец.
— Есть родственники за границей? — допытывался Стороженко, словно вел допрос подсудимого.
— Никого! — ответила Надежда, будто крикнула: «Довольно!»
— М-да-а! Зайдите через неделю, — закончил он с той же несокрушимой ледяной выдержкой.
— Но вот же резолюция Морозова: «Оформить немедленно», — не отступала Надежда.
— Подумаешь, резолюция Морозова!
Стороженко сказал это таким тоном, будто именно он был самым главным на заводе и надо, мол, еще посмотреть, правильно ли поступает Морозов. В то же время в его тоне Надежда уловила обиду. Стороженко был явно недоволен тем, что она сначала обратилась к директору, а не к нему. В этом он усматривал пренебрежение к себе. А в таких случаях, как потом узнала Надежда, был особенно строг и недоверчив.
«Вот это страж!» — подумала Надежда, но не сдалась, не ушла, пока не добилась своего. И сейчас, когда он неуклюже снисходительно, словно в знак примирения, протянул ей руку, Надежде стало и смешно и противно.