— Вы несправедливы к нему, дядюшка! — вспыхнула она как спичка. — Что он плохого сделал? И почему вы к нему придираетесь?
— Ого! — удивился Марко Иванович и поглядел на нее своим прищуренным хитроватым глазом. — Не приворожил ли он тебя?
Надежда покраснела. Дядя как будто уже знал, где и с кем она была вчера вечером. Такая опека возмутила ее. Уязвленная в своем самолюбии, она так горячо, с таким пылом встала на защиту Лебедя, что поссорилась с дядей.
— Тю, дурная, — выругался Марко Иванович, сплюнул и пошел прочь.
Надежда свернула в отдел кадров. Теперь только туда лежала ее дорога. Куда выведет она ее, Надежде сейчас было все равно. Она шла, оглушенная ссорой с дядей, и для нее, как и для всякого человека в таком состоянии, ничего непреодолимого не существовало. Именно об этом, о ее дальнейшей судьбе на заводе, она и хотела поговорить с дядей. Но он почему-то перевел разговор на другое. Ну что ж, если дядю интересует только ее поведение и не трогают неприятности в цехе, она постарается обойтись и без его помощи.
Надежда впервые в жизни поссорилась с дядей, но раскаяния не испытывала. Скорее даже гордилась тем, что горячо отстаивала справедливость. Ведь легче всего спасовать перед таким авторитетом, как дядя. Можно было бы если не поддержать его мнение о Лебеде, то просто промолчать. Но она не промолчала. Осталась честной по отношению к тому, кто и в горе оказался другом. И хотя она не воспользовалась услугами Лебедя и запретила ему становиться щитом между нею и начальством, однако в беде и слово утешения много значит.
Но беда, как часто бывает, не приходит одна. Могла ли Надежда думать, что сразу же после аварии ее постигнет новое несчастье?
Начальник отдела кадров, в распоряжение которого ее направили, уже ждал Надежду. В приемной собралась большая очередь — преимущественно из новобранцев, однако начальник приказал секретарю пропустить Надежду, как только она появится.
На этот раз Стороженко принял ее с подчеркнутым вниманием, предложил ей стул. Он встретил ее так, как следователь встречает преступника, который прикидывается невиновным, хотя следователю уже хорошо известно, что это за птица.
На столе лежала обычная сводка перемещения рабочей силы в цехах. Стороженко сразу же прикрыл ее папкой. Такая предосторожность, с его точки зрения, была совершенно необходимой. Перед глазами посетителя, вызывающего подозрение, даже обычную бумажонку оставлять нельзя. Этой мудрости он научился за долгие годы работы в отделе кадров.
По стажу работы на одном месте Стороженка называли сверхсрочником, а он считал себя незаслуженно обойденным в продвижении по служебной лестнице. До отдела кадров он проходил воинскую службу, затем год служил сверхсрочно, мечтал о командирской должности, однако как был старшиной, так старшиной и демобилизовался. Три года после армии работал в милиции — и как будто бы и старался, но и там дальше старшины не продвинулся. Пять лет назад его назначили заместителем начальника отдела кадров. За эти годы других работников отдела выдвигали в начальники, из начальников — на еще более высокие посты, а его все еще держали в заместителях. Только перед самой войной счастливый случай помог ему немного продвинуться: заведующего отделом перевели на другую работу, и Стороженка как старого кадровика временно назначили на его место, да и то лишь благодаря поддержке Шафороста. Теперь он назывался «временно исполняющий обязанности начальника отдела». Опять только врио, и это его оскорбляло: чувствовал себя недооцененным, обойденным. А у таких людей обычно очень развито чувство недоверия и подозрительность.
Подозрительность Стороженка была прямо-таки болезненной, а он усматривал в ней неоценимое достоинство для работника отдела кадров. Отдел этот, по мнению Стороженка, был важнейшим на заводе, и сам он чувствовал себя в нем солдатом на страже государственных интересов.
Государственные интересы Стороженко понимал по-своему. Они рисовались ему как нечто неземное и потому не каждому доступное; он резко противопоставлял их интересам посетителей, которые ежедневно проходили через его кабинет и, казалось, только и ждали удобного случая посягнуть на эти государственные интересы. Когда кто-нибудь из разнорабочих просил перевести его в подручные слесаря, у Стороженка прежде всего возникало подозрение: «Ишь, и этого на длинный рубль потянуло!» Когда же рабочего поддерживал и мастер, он внимательно проверял, нет ли тут какой-нибудь махинации или семейственности. До войны в газетах часто появлялись фельетоны, направленные против семейственности в учреждениях, — и он, как человек бдительный, перенес это предостережение и на производство.