Когда Надежда с Миколой подбежали к дворику, женщина остановила их и как-то удивленно спросила:
— Вы не видели Галочку? Странно. Ну вот только что бежала ко мне — и нет ее…
Эта женщина чуть раньше Надежды пришла в детский садик, чтобы забрать свою девочку. Девочка еще издали увидела мать, радостно бросилась к ней навстречу, добежала почти до калитки и вдруг исчезла. А мать, все еще не веря в то, что произошло, оглядывалась вокруг, пожимала плечами, вела себя так, словно дочка, играя с ней, нарочно куда-то спряталась.
— Куда она девалась? — И по-матерински нежно уговаривала: — Ну довольно же, Галочка!..
Вскоре разрушенная детская площадка наполнилась людьми и раздирающим сердце криком матерей. Спасательные бригады спешно раскапывали заваленные входы в бомбоубежище и выносили оттуда перепуганных и оглушенных детей.
К счастью, вся старшая группа в момент налета была в парке, вдали от дома; группа самых маленьких еще возилась в бомбоубежище, собираясь на игровую площадку. Но средняя группа детей, которые с радостным визгом носились на площадке, погибла.
Микола видел, что происходило с Надеждой в эти минуты, — он ни на шаг не отходил от нее. И когда на дорожке, которая вела в парк, в толпе ребятишек показался Юрасик, Надежда обессилела, повисла на руках у Миколы и, рыдая, стала неистово покрывать поцелуями его лицо, руки, как будто целовала сына.
XXV
Все ближе и ближе подвигался фронт, все явственнее ощущалось его дыхание.
За Днепром над дорогами клубилась пыль. Длинными бурыми тучами, вздымавшимися где-то далеко на западе, тянулась она по степным шляхам, приближаясь к Запорожью, и издали казалось, что к городу текут воздушные мутные реки.
Лишь над Днепром она несколько рассасывалась, развеивалась, и тогда из-за ее бурой пелены появлялись и беспрестанно плыли через плотину, через мосты седые от пыли, раскаленные жарой причудливые пестрые потоки. Сплошной лавиной вплотную друг к другу катились машины, телеги, тракторы, комбайны, тягачи, молотилки, жатки, мажары: везли имущество учреждений, домашний скарб, детей, женщин. Все это двигалось без конца и без края, не останавливаясь во время налетов, поспешно пересекало город, вырывалось в степь и, снова расколовшись на несколько рек, плыло и плыло на восток, поднимая тучи пыли.
Одновременно с ними и так же беспрестанно тянулись по железным дорогам эшелоны. Шли они тоже на восток и тоже необычные и пестрые: вперемежку с санитарными товарные поезда, битком набитые эвакуированными, бесконечные вереницы платформ, загруженных станками и механизмами, а между станками также узлы, сундуки, дети, женщины. Иногда, — а чем дальше, тем чаще, — проходили длинные составы из одних только паровозов, выхваченных уже из огня боя, — вагоны, как видно, вывезти не удалось.
Досаду и горечь вызывали и эти эшелоны, и бесконечные вереницы обозов, вырвавшихся из совсем близких прифронтовых районов и спасавших только то, что успевали погрузить.
Морозов стоял на краю города между двумя реками — железнодорожным полотном и трассой, по которым текли потоки эвакуируемых, смотрел на них, и к чувству боли и тревоги примешивалось возмущение. Только что кончилось заседание горкома партии, на котором он выдвинул предложение об эвакуации, за что ему впервые в жизни вынесли выговор, назвали паникером и даже пригрозили. И если там, на заседании, под давлением большинства он было заколебался («Может, и в самом деле я не прав, и предложение об эвакуации преждевременно?»), то сейчас, при виде этого беспорядочного потока, он понял, что был прав, и еще сильнее закипели в нем досада и обида.
Конечно, сама эвакуация, даже частичная, которая коснулась бы только семей производственников, пугала и его. Она могла расчистить почву для паники и дезертирства. А ведь и без того под всяческими предлогами и разными способами — поездом и на подводах — исчезали из города те, для кого понятие долга и патриотизма заключалось лишь в сохранении собственного благополучия. Исчезали с семьями, имуществом и, как правило, «законным путем», нередко даже на государственных машинах. Война — как волна в бушующем море: весь мусор сразу же всплыл на поверхность. Война показала всю мерзость подобной категории «патриотов», поэтому Морозов теперь был особенно жесток и беспощаден к ним.
Однако мысль о необходимости эвакуации созревала. И созревала прежде всего у коллектива. Ежедневно приходили к Морозову сварщики, прокатчики, сталевары и просили вывезти их семьи в села. О том, чтобы отправить куда-то далеко в тыл, никто не думал. Все были уверены, что враг до Днепра не дойдет: его остановят противотанковые рвы, а если и их преодолеет, то Днепр уж наверняка дальше не пустит. Поэтому и просили эвакуировать семьи лишь в ближайшие районы. «Это развяжет нам руки. И работать будет спокойнее», — доказывали Морозову.