Кудрин радовался, что все напасти, обрушившиеся на семью в последнее время, миновали их пока без особо больших последствий. Тихо и вроде незаметно произошло возрождение к жизни самой дочери. Ее особенно приободрило, что ей дали небольшую роль в новой пьесе, которую готовил к постановке областной академический театр драмы. А вскоре о молодой актрисе, получившей свою первую роль в жизни, корреспондент молодежной газеты по заданию редакции стал готовить что-то вроде зарисовки или репортажа. «Пока, — делился он с ней своими планами, — окончательно еще не созрело, как подам все. Может, это будет репортаж с трех площадок. Или что-то в этом роде. Но мне надо набрать материала». В этих целях он несколько раз провожал Любу до самого дома. «Уж опять не любовь ли? — с тревогой подумал Кудрин однажды, когда приехал из сада на своей машине и увидел их мирно беседующими на скамейке возле дома. — Зачем афишировать — пусть и деловые — эти встречи? Как бы опять чего не случилось. Знаем мы ваши сидения.» Однако Люба успокоила и сказала, что она один раз обожглась — больше этого не повторится.
Кудрин успокоился. Это длилось недолго. Вскоре в размеренную жизнь его дочери ворвался Борис Никаноров.
Глава V
Прием людей Никаноров считал делом трудным, готовился к нему тщательно, понимая, что люди идут от крайней нужды, когда подопрет так, что терпеть им больше нет сил, а решить вопрос может только он, директор. Вот и в этот раз. Молодая пара — оба ладные, красивые — крепко расстроила его. Он сидел и смотрел на них, завидуя их молодости, тому, что им все только еще предстоит пережить, и внимательно слушал, наблюдая. Сколько было обиды, боли в их глазах, когда они, перебивая друг друга, рассказывали о своих мытарствах. Живут на частной. Снимают комнатенку в двенадцать квадратных метров, а платят за нее большие деньги. Он — вальцовщик, она — стерженщица. Оба учатся на вечернем отделении политехнического института. На занятия ходят поочередно. Сразу обоим нельзя: не с кем ребенка оставить. Стоят в очереди на жилье.
Особенно волновалась жена. Леной ее звали. Раскраснелась, распалилась и смело высказала все, что думала.
— Поймите нас, Тимофей Александрович. Никого из родных у нас нет. Мы детдомовские. Видим, что с жильем трудно. Но ребенка-то, нашего ребеночка, неужели нельзя устроить в продленную группу или в интернат? Мы уже сколько раз приходили к помдиректора. А он встретит, вроде поговорит душевно, обстановку раскроет и приглашает еще раз, дескать, может, что и подвернется. Ну что же это такое? Тимофей Александрович, помогите! Соседей упрашивать, чтоб с ребенком посидели, я больше не могу. — И она расплакалась.
Успокаивая ее, Никаноров налил в стакан воды, подал и сказал, обращаясь к своему помощнику по быту Молотильникову:
— В чем дело? Почему не решили? Ждали, когда ко мне придут? Посмотрите, подумайте. Тут особый случай. Потом мне доложите. Теперь о детском садике. Найдите место в течение недели. Хотя нет. Это слишком большой срок. В течение трех дней.
И когда молодая пара, светясь от радости, вышла, Никаноров посмотрел в список и увидел, что следующим идет станочник Осипов. Ступая по ковровой дорожке неуверенно-смущенно, даже робко, станочник подошел к столу, за которым сидел со своими помощниками директор. «Вот ведь как получается, — подумал Никаноров, — на рабочем месте человек орлом летает, грудь колесом, а тут официальная обстановка, наша бюрократия давит, лишает человека его достоинств, убивает в нем силу и смелость, делает забитым, униженно-просящим, хотя, конечно, и не всех. А кто дальше, за ним? — глядя на несмелого станочника, подумал Никаноров и посмотрел в список: опять идут уважаемые люди — старые производственники — еще семь человек. К сожалению, у всех один вопрос: улучшение жилищных условий. А что я им могу сказать? Фактически — ничего. Значит, тем, что посулю надежду, их не успокою. Все обстоит так, что на этот год никакой перспективы. Когда же мы решим жилищные вопросы? Вроде и строим много, а очередь как была в полторы тысячи человек, так и осталась. А в ясли, детсады — тоже желающих немало. Раз ничего толкового лично я, как директор, сказать им не могу, тогда зачем мне изворачиваться? Зачем? Надо всех вместе пригласить и откровенно поговорить с ними. Поймут».