После выставки Люба позвонила домой. Я стоял рядом и все слышал: ей ответила мать, сказав, видимо, что уйдет к кому-то в гости. И мы поехали к Любе. Не знаю, что со мной происходит. Я потерял голову. Ради Любы готов на все. У меня к ней самые серьезные намерения. Однако, вот что странно: она избегает разговоров на эту тему. Я спрашиваю ее:
— Почему ты не хочешь, чтоб все у нас было, как у людей?
— Разве у нас не как у людей?
— Ты же прекрасно понимаешь, о чем я?
— А тебя отношения наши не устраивают?
— Не в этом дело.
— Тебе что, плохо со мной? И давай сменим пластинку. У меня впереди выпускные экзамены. А сейчас, чтобы меня приняли в труппу театра, много будет зависеть от рекомендации Чубатого. Как он скажет, так и будет. Играть мне в основном составе или не играть — зависит полностью от него. Ты ведь хочешь, чтоб я играла?
— Конечно.
— Поэтому замуж мне сейчас нельзя. Надо детей рожать. А делать этого я не хочу.
— Почему?
— Фактура испортится. — Она неожиданно приподнялась. Взяла мои руки и приложила к своим грудям. — А ты не бойся! Потрогай. Какие они? Упругие?
Я кивнул головой.
— Ну так вот, — продолжила Люба. — После родов, когда начну кормить ребенка, груди обмякнут и повиснут, как у старухи. И живот одряхлеет. На нем складки появятся. И давай не будем об этом.
Она нагой пробежала по комнате, несколько раз повернулась на одной ноге, как балерина, помахала ножкой, потом остановилась около меня, сладко потянулась и сказала:
— Поцелуй и возьми меня. На руки. Мне нравится, когда ты меня носишь. Носишь ты, мой милый и сильный.
Мы пообедали и вышли погулять. Смешно или не смешно, но Люба потащила меня в кино.
Мне было приятно сидеть с Любой, прикасаться и чувствовать ее тепло, всю ее рядом с собой и думать о ней, моей любимой, единственной. И только одно маленько огорчало мои отношения с ней: она не хотела детей. Что же за семья без детей. Так и Никаноровы выведутся. А может, и в самом деле, пожить какой-то период без детей? Есть же такие семьи? Но ведь дети, всем известно, — цветы жизни. Я — отец. В этой роли я себя пока еще четко не представляю. Наверное, родители подскажут, как жить, где жить. А ведь вопрос: где жить? У нас или у них? А может, где-то одним? Где? Квартиру нам не поднесут на блюдечке. Лучше, если Люба согласится жить у нас. Да и к себе позовет — пойду. Я без нее уже не смогу! Не смогу! Я готов все время целовать и обнимать ее. И мне кажется, это желание безгранично. Как хорошо любить и быть любимым! В таких случаях даже и говорить не надо. Погас свет. И на экране, крупным планом, во всем величии и неповторимости, воспетый бессмертным гением Пушкина и выделенный лучами современных прожекторов, предстает всадник на вздыбленном коне. Петр Великий. Он и в самом деле велик. Это настоящая эмблема города Ленинграда! Герб его.
Все время в кино я думал о Любе. И уже одно то, что сейчас мы выйдем и расстанемся, меня печалило. Я думал только о ней — все остальное казалось мне незначительным, неинтересным. И даже бокс — мое будущее, моя слава, как говорил тренер, казался теперь приземленным, маленьким квадратом ринга. Видимо, все мое будущее — это Люба. И только Люба. Единственная. Неповторимая.
После сеанса я позвонил домой и сказал Вадику, что скоро приду. Меня, оказывается, спрашивал тренер. Интересно, зачем я ему понадобился?
Люба держалась за мою руку, изредка крепко сжимала ее и обворожительно поглядывала на меня снизу вверх. Неожиданно она посерьезнела.
— Недавно у нас были гости. Друзья папы по работе. Фанфаронов и Северков. Они долго сидели. И я слышала, как ругали директора завода. Считают, что он неправильно снял моего отца с должности начальника цеха. В случае с контейнером вина не его, а начальника участка. А тебе не кажется, Боря, что твой отец слишком несправедлив к моему?
— Это почему же?
— А потому, что за вину начальника участка он работает теперь мастером.
Я вспомнил, как в один из вечеров отец пришел с работы чем-то сильно расстроенный. Вадим, когда сели за стол, спросил, что случилось? И отец стал рассказывать про Романа Андреевича, про то, как в его цехе контейнер с отходами и браком отправили на автозавод. Такой скандал — на все министерство. Министр сам звонил и требовал строжайше наказать виновника. Что и было сделано. Мне было неприятно слушать характеристику Роману Андреевичу, которую давал ему мой отец. И я ушел к себе. Любе об этом не стал рассказывать. А в этот раз ответил: