Пятница.
Сдал все экзамены. Один досрочно. Мне разрешили в порядке исключения. Ильич все может. И по программе подготовки к первенству республики уехали на товарищескую встречу в Волгоград. Мы провели по три боя. Я свои выиграл. Дорогой, туда и обратно, я много думал о Любе. Так хотелось быстрее увидеть ее! Но мне не повезло: она вместе с театром была на гастролях. Значит, у нее все устроилось. Она закончила училище и принята в театр? И не просто в театр, а в академический. Что и говорить, здорово. Она начала с нуля. Даже трудно себе представить, как и сколько нужно работать, чтобы стать знаменитой, артисткой со званием. У нас проще. Пока молодой — ты и мастер спорта, и чемпион. И заслуженный, и почетный. Если у тебя мощные кулаки, крепкие нервы. И добиваться всех титулов приходится в жестокой, бескомпромиссной борьбе. И все почести у нас доступны лишь молодому. В сорок лет на ринг не выйдешь. Период славы у нас короток. У них все наоборот: самые высокие титулы люди получают и в солидном возрасте. Ну об этом пока еще рано. А вот написать Любе и поздравить ее — надо.
Вторник.
Мне предложили ехать в ССО. Это студенческий строительный отряд. И в самом деле, пора уже и мне что-то полезное сделать. Да и заработать тоже не лишне. У нас в семье зарплаты отца хватает. Нам об этом не говорят. У нас есть все, что необходимо для нормальной жизни. Но излишеств — никаких. Ни мать, ни отец этим не страдают. Мы — тем более. Однако дело не в этом, а в том, что когда-никогда, а наступит время и самому обеспечивать себя. Видимо, все к этому и идет. Представляю, как это нелегко. Допустим, нам с Любой. Интересно, а какая у нее зарплата? Говорят, ставки у них — мизерные. Тем не менее конкурс в театральные заведения всегда велик. Идут туда люди. Понимают, деньги — это не все. Не главное. Но и деньги тоже не пустое дело. На западе деньги — это все. А разве у нас не так? Уверенно чувствуешь себя, когда отец дает на карманные расходы. А если у других ребят такой возможности нет? Им не позавидуешь. Иные дворниками устраиваются, ходят грузчиками на овощные базы, на пристань. Сила везде нужна. Меня тоже сколько раз брали. Особенно разгружать баржи. С арбузами.
Мне в отряде понравилось. Мы строим скотный двор. Это по программе Нечерноземья. Длина двора метров шестьдесят-семьдесят. Можно замерить, взглянуть на чертеж — не до этого. Работать надо. А работа нелегкая: выкладывать стены из кирпича. Меня поставили таскать раствор и кирпич. И хотя я натренирован, но первое время, если честно, порядком уставал. И когда ложился спать, чувствовал, как побаливает все тело. Бригадир, он у нас человек бывалый, говорит, что я перестарался. Надо просто успевать за каменщиком, а не заваливать его. Иначе ему не повернуться. Мало места для маневра останется. И зачем я его заваливал? А он молчал. И когда мы уходили домой, на рабочем месте нашего каменщика виднелись груды кирпича.
Четверг.
Ходили смотреть неперспективную деревню. А то мы только слышали про них. В газетах материалы встречали. И вот вечером, после работы, собрались и пошли. Это не близко. Но так захотелось посмотреть самому, воочию, своими глазами, что же это такое. В деревне — всего два дома. А было два порядка. Где-то домов сто двадцать. Остальные дома и постройки, оказывается, снесли. А место после них расчистили, сровняли с полем. Так и хочется сказать: и развеяли прах по ветру. В этих двух домах живут два деда и две бабушки. Они нам понравились. К периоду великого переселения на центральные усадьбы они, два деда, две бабушки, грудью отстояли свою малую Родину, свое право жить на земле отцов. И я подумал, а ведь когда-то и они были молодыми, всем нужными. Хороводом ходили по селу и пели песни. У одного из дедов до сих пор гармонь на столе, на белой скатерти стоит. И когда появляются в деревне люди, он берет ее в руки. Склонит голову на бок и играет. Хорошо играет. Видимо, гармонистом был разудалым. В нем и сейчас еще видна солидная стать. А вот внуков у них нет. Все три сына погибли в Отечественную. Им бы, конечно, дали квартиру и сейчас, но они, как и ранее, отказываются. Дом, все хозяйство — это не только привычка к оседлости, к земле, но главное — это память о родителях, о своей молодости, о погибших детях. Вот так и живут они. Два дома, два человеческих островка в бескрайнем поле судьбы, позабытые, позаброшенные, отрезанные, оторванные ото всех. Но не жалуются, не ноют. Они счастливы, что выстояли. Это придает им силы. Особенно теперь, когда все повернулось в другую сторону. И считают, что им лучше, чем тем, кого в лихую годину отправили на центральную усадьбу: они умрут на своей малой родине. Мне вспомнились слова нашего деда, когда он при отце, в споре с ним, ругал всех и вся, кто осмелился додуматься до этого переселения. «Это безумное переселение, — говорил он, — есть великое горе для миллионов детей земли. Ничего не может быть горше чувства невосполнимой утраты малой Родины. Неужели трудно понять? Надо дороги было строить. К этим самым неперспективным деревням. Сила Родины — в подворьях, именно в таких неперспективных деревнях. Когда-то в старой России это было понято. И людей наделяли землей. Им выделяли хутора и отруба. Я что скажу. Если реку лишить ручейков — она погибнет». Отец ничего путного деду не возразил. В мою память на всю жизнь врезался один эпизод: под большущей березой, оставшейся на месте одного из домов, сидел на скамейке прилично одетый седой гражданин. Он курил и плакал. Рядом, неподалеку от него, припудренная обильным слоем пыли, красовалась со столичными номерами машина, и не просто машина, а «мерседес-бенц». Мы спросили особо говорливого деда-гармониста, кто это? Оказывается, бывший посол Советского Союза. Полномочный представитель. Не один десяток лет жил он за границей. А теперь на пенсии. Вот и приехал, но ни дома, ни родителей. На центральной усадьбе, как в неволе, они умерли раньше времени. Квартиру их передали другим. Эту березу, пояснил нам дед-гармонист, посадил в юности посол. Родина есть Родина. Будь она большая или малая. И, наверное, в самом деле, нет горше чувства ее утраты.