— И напрасно. Зачем нам такая честь? Это показуха. «Честь завода». Честь завода в том, если он выполняет план. Стабильно обеспечивает потребителей продукцией. Вы не об этом думали. Проявляли ненужную солидарность. Такая солидарность, когда она в ущерб заводу, уже не солидарность, а коалиция.
— Позвольте, Тимофей Александрович, вы что, пригласили меня, чтоб счеты свести? Вот не думал. Вы же человек серьезный. А позволяете себе не знаю что! — Фанфаронов все понимал, но не хотел сразу вот так, один на один, признаться в старом и новом грехе. А они были.
— Кузьма Васильевич, вы знаете мое отношение к вам. И не скрываю — говорил и говорю: корпусом руководить вы устарели.
— В каком смысле?
— В прямом и переносном. Устарели и пережили себя и сами корпуса. И мы их ликвидируем. Предлагаю вам принять метизный цех. Поэтому хорошенько подумайте, согласны вы с моими предложениями или нет. А приказ об упразднении корпусов будет. Я уже договорился с министром. Завтра уезжаю на коллегию. А пока предлагаю уйти в отпуск. Вам пора отдохнуть. Год кончается, а вы еще не воспользовались отпуском.
— Хорошо, я не возражаю против метизного цеха и насчет отпуска, — согласился Фанфаронов, напряженно думая, куда же клонит Никаноров.
— А почему партком обходите? — прекрасно понимая, что речь идет о предложении Осипова: ликвидировать ненужные, лишние звенья — корпуса, — не сдавался Фанфаронов. — Не очень ли вы торопитесь?
— Дело не в этом.
— В чем же?
— Если не понимаете, объясню. Кто был Бурапов? Бурапов — бывший ваш заместитель. И в партком рекомендовали вы его. А в благодарность за это все последнее время он поддерживал вас. Правы вы или не правы, а поддерживал.
Фанфаронов понимал, что Никаноров попал в точку, но сдаваться ему не хотелось.
— Однако игнорировать партийный орган, когда там не Бурапов, вам не к лицу. — А про себя подумал: «Об этом разговоре надо сказать Бурапову. Может, по старой памяти он и райком партии — Каранатова — поставит в известность? Придется». — И вслух подтвердил свое намерение: — Я вынужден так поступить. Думаю, там меня поймут, если не хотите сделать этого вы. Мне вспоминается одна, на мой взгляд, интересная фраза, сказанная Сурковым: «Никогда не любуйтесь на свой пуп, как бы он живописен ни был».
После этих слов Фанфаронов повернулся и, хлопнув дверью, вышел из кабинета. Он ни к кому не ходил, никуда не жаловался. И вот теперь, сидя в предбаннике и, вспомнив этот разговор с директором, Фанфаронов подумал, что, пожалуй, он зря так закончил свой разговор с Никаноровым: — Ведь приказ об упразднении корпуса и назначении меня начальником метизного цеха он подписал через несколько дней после этого разговора. Все-таки доверил мне метизный. По объему он немного уступает корпусу. Да разве в этом дело? На другой завод переходить не потребовалось. А если бы предложил, как Кудрину? Хорошо, что не предложил. Я бы не смог все равно перейти на другой завод. Почти вся жизнь на родном «Вулкане» прошла. Каждый день я вижу его большую трубу. Самую высокую в окрестности. И радуюсь этому, как ребенок. Скажи кому — рассмеются. А зря.
В глубоком раздумье сидел Фанфаронов в предбаннике, не притрагиваясь к еде, и когда красные, словно раки, появились друзья, он нехотя поднялся и пошел париться один, потом, снова догоняя остальных, собрался, выпил стакан соку и направился в комнату лесника, где полновластно хозяйничала Эмма Васильевна, присел у краешка стола, без особой охоты поел, изредка замечая на себе настороженные взгляды Лужбиной и Угрюмова.
Видя необычное состояние Фанфаронова, замкнувшегося в себе, Кудрин попытался было втянуть его в общий разговор.
— Ты как чужой, чураться стал. С чего бы, Кузьма Васильевич?
Фанфаронов думал в это время о брате, о своей будущей работе начальником нового цеха, и когда Кудрин повторил свой вопрос, то небрежно махнул рукой, дескать, не приставай, неторопливо поднялся, ушел в отведенную ему комнату и как-то размеренно-лениво улегся спать, сославшись на недомогание, которое и в самом деле им ощущалось. В душе он ругал себя за то, что согласился на эту запоздалую «рыбалку». И в озере, думал он, может, и не стоило купаться? А вдруг простужусь и, как брат, буду остатки жизни кашлять? А жалобы, видимо, написал этот, гусь лапчатый, Кудрин. Иначе, кто мог знать про Марину? Он был у нас, когда Олег рассказывал про горе Никаноровых, про то, как плакал о матери Вадим. Вот как получается. Выходит, и я стал соучастником этой кляузы. Еще чего не хватало. А в партком и в райком партии не пойду. Лишнее все это. Сам разберусь. И попрошусь в цех. Лишь бы с завода не уходить. Завод, он в каждом цехе родным остается. «Правильно как-то сказал Ястребов: «Надо всеми силами держаться за большую трубу завода… И тогда тебе ничто не страшно». А что, если бы директором сейчас был Ястребов? Пожалуй, ничего хорошего для завода. И для Ястребова тоже. «Папа» вряд ли бы удержался на крутом переломе. А в принципе нам сейчас не до него. Лишь бы самим не сорваться.