Отец, еще крепкий, подпоясанный широким, с военных лет, ремнем, в теплой нательной рубашке, обтесывал бревна. Увидев сына, выпрямился, с силой воткнул топор в комель и, отряхиваясь от налипшей мелкой стружки, пошел навстречу, крепко пожал руку, потом закурил и принялся суетливо пояснять, чем занимается.
На шум выбежала мать. Как всегда аккуратно причесанная: седые волосы уложены в пучок и повязаны платком, в старенькой юбке, в теплой кофте и выцветшем от времени и частой стирки фартуке. Увидев сына — загорелого, ухоженного и смущенно улыбающегося, — она всплеснула руками, сняла фартук, бросила его на светлые, отесанные бревна, вынула из кармана чистую тряпку и провела ей по лицу, вытерла руки и обняла сына, поцеловала, потом прижалась ненадолго к груди и, боясь, что он пропахнет ее деревенским духом, отпустила, приговаривая: «Спасибо, сынок, что приехал. Уж не чаяла и увидеть. Совсем, думала, позабыл. Ан нет!» И в это время кольнуло сердце Никонорова — он с болью заметил, как вся уменьшилась, ссохлась мать, и четко ощутил, что от нее пахло сединой и сухой старостью. «Давно это было, — подумал Никаноров. — А теперь она, наверное, совсем старенькая? Как подниму завод, обязательно навещу. Почему у нас всякий раз, когда дело касается матери, не хватает времени? На все другое, хоть с трудом, но выкраиваем, а для человека, давшего жизнь тебе, не находим времени? Пожалуй, потому, что она все поймет, простит и будет снова ждать, пока не дождется. Только матери умеют долго ждать. О чем же спрашивал отец? Ах да, о новой работе. О ее трудностях». И вслух сказал:
— Конечно, отец, ты прав: новая работа к путешествиям не располагает.
— А зачем машину купил?
— Я на ней на работу езжу.
— Сам? — удивился отец.
— Сам и везде, куда потребуется.
— А как же казенная?
— Я от нее отказался.
— А шофера куда?
— В автотранспортный. На грузовую устроил. Заработок на ней побольше.
— Что-то не пойму я тебя. Зачем свою бить, когда казенная под рукой.
— Экономить надо.
— Чего на шофере сэкономишь?
— Не скажи. У нас в области более шести тысяч служебных машин. Да специальных не меньше. Вот и посчитай, во сколько их содержание обходится государству. Тридцать пять миллионов рублей. Это только по области. А по стране — миллиарды. Такие-то дела. А ты говоришь — зачем. Скотины, отец, многовато держите. А сеном-то как запаслись? Ведь сено в деревне — всегда проблема. Разве не так?
— Так, но мы запаслись. Колхоз, слава богу, теперь здорово помогает. Прозимуем.
— Вообще в последние годы колхознику идут навстречу. И за шефство стали спрашивать по-настоящему. Наш завод в своем подшефном хозяйстве строит шесть домиков, дорогу, сенохранилище. И спрашивают за это строго. Как чуть — на штаб по строительству приглашают. А штаб ведет сам председатель облисполкома. Скажи, отец, откровенно, у вас на селе видны перемены?
— Я скажу, мне тебя бояться нечего. В последние годы у нас построили около десятка домиков. Дорогу к центру. Водопровод протянули. В любое время водой запастись можно. Колонка рядом с домом. Сена, соломы теперь выделяют. Жить стало легче. А по мне эти меры надо бы пораньше. Ведь сколько вреда сельскому мужику наделали. Чего только не придумывали, чтоб отчуждить нас от земли. А кто от этого пострадал? Обчество. Многие ныне, и впрямь, отошли от крестьянского труда. Ни коров, ни овец, ни свиней, вообще никакой живности держать не хотят. А почему? Потому что намыкались столько, что теперь веру в землю, в крестьянскую силу потеряли. Отпугнули мы людей от земли. Вот и пожинаем урожай. По себе помню. Накосил за ключищинским оврагом. Меж кустов, в ложбинках, выбоинах, на спадах. Ходил ни свет ни заря. Скосить-то скосил, а как взять? В открытую — упаси Бог! Посадят в два счета. А скотину кормить надо. В ней сила колхозника, его жизнь. Думал, думал и надумал. Не лишаться же такого добра. А шофера, соседа нашего, Коляскина помнишь? Ну вот, я его, да еще племянника своего, ты его не помнишь, и попросил. Не за так. Литруху купил. Да закуски, да еще красненькую шоферу-то кинул. И дело сладили. Ночью. А сеновал у нас, сам знаешь, большой. Никакого следа, что сенцо было у дома. Я рано встаю. Еще засветло все до травинки смел. Вот так, дорогой. Ежель бы ранее все меры принять, то жили бы мы и ели сегодня лучше.
Немного помолчали.
Старший Никаноров вертелся и так и сяк, нетерпеливо поглядывал на уходившего в свою комнату внука, на сына, почесывал за ухом, а потом, не выдержав, спросил: