-- Свою-то землю, небось, в аренд сдал?-- допрашивал его Андроныч с тем презрением, с каким относится русское население вообще к башкирам.
-- Кунчал земля...-- шамкал старик.-- Пятнадцать десятин кунчал, бачка.
-- А теперь пошел из-за своей-то земли в люди робить?
-- Ашать {Ашать -- есть.} мало-мало надо, бачка.
Этот старик подрядился косить десятину за полтинник, на хозяйских харчах. Для меня являлось неразрешимым, как он будет работать, такой старый и безпомощный, а, между тем, он уверял, что выкашивает по половине десятины в сутки.
-- Мне всего три десятины подвалить, -- обяснял Егорыч.-- Полтора солковых отдам башкыру, вот тыщу пудов сена и наберу... У нас по тридцати копен с десятины,-- больше трех сот пудов.
Вечером на другой день Егорыч помирал со смеху, припав животом к перилам крылечка.
-- О, будь он проклят... ха-ха!
-- Над чем ты хохочешь?
-- А башкыр-то... ах, собака старая... ха-ха!... Ведь, выкосил полдесятины... А теперь по станице идти не может: пройдет сажен десять, да и сядет отдохнуть... Так его и шатает, как пьянаго.
Действительно, вернувшийся с работы старик шатался на ногах от усталости. Он не мог даже говорить.
-- Кунчал полдесятины, Ахметка?-- заливался Егорыч.
Башкир каким-то остановившимся, мутным взглядом посмотрел на окружавшую его толпу хохотавших козаков и только безсильно махнул рукой. Сильнее других хохотал Егорыч, схватившись за живот.
-- Вот те Христос, шатается, собака...
Я велел Андронычу принести бутыль с кумызом и предложил старику пить, сколько он хочет. Нужно было видеть, с какою жадностью он припал к чашке с целебным напитком.
-- Ай, куроша, бачка... кумыз куроша,-- вздохнул он, наконец, закрывая глаза от наслаждения.
Выпив целый самовар, старик свалился с ног и проспал до утра, как зарезанный.
Такая сцена с небольшими вариациями повторялась каждый вечер в течение шести дней и собирала свою публику. Лежебоки-козаки нарочно приходили с другаго конца станицы, чтобы посмотреть на шатавшагося от рабочей истомы "башкыра". Сидят на заваленке, посасывают свои трубочки и ржут от восторга. К Егорычу присоединились соседи, долговязый Аника, пробовавший страдовать Александр и целая орава ребятишек-козачат. Мой Андроныч возмущался каждый раз, хотя к башкирам и ко всякой другой "орде" у него было органическое отвращение. Конечно, собака, потому что свою землю сдадут в аренду по полтине за десятину, да сами же и нанимаются ее обрабатывать, а то в люди уйдут чужую работу робить...
-- И не разберешь, который котораго лучше,-- ворчал он, сравнивая козаков с ордой.-- Всех их на одно мочало да в воду.
Когда кошенина поспела, Егорыч прихватил сестру-вдову и всем семейством отправился ворочать подсыхавшее сено. В результате вся эта хозяйственная операция, давшая около 900 пудов сена, обошлась ему "на большой конец" рубля в три. Значит, опять можно было лежать, благо скотина обезпечена сеном до следующей страды. Приблизительно в таком же виде шла страда и у других козаков. Исключение во всей станице представлял лесник-сторож, который страдовал своими руками, выкашивая лужайки и лесныя прогалины. Он вполне разделял мнение Андроныча о козаках и орде. Да и трудно было с ними не согласиться: вопиющая правда резала глаз. Можно себе представить, как они вели остальное хозяйство, и постоянный неурожай являлся прямым результатом их закоснелой лени. Башкиры, по крайней мере, имели за себя некоторое обяснение, как степняки, которым всякое правильное хозяйство и вообще систематичный труд просто не по душе, а козаки в свое оправдание не могли привести даже и этого,-- они были хуже башкир. А рядом "господския" деревни, кортомившия дешевую козачью землю и тоже работавшия на оренбургское козачье войско. Вообще картина получалась замечательная.
По утрам мы с Егором Григорьевичем раза два ездили на охоту. Поспели утиные выводки, и Андроныч с длинным шестом в руках вылавливал убитых уток. Впрочем, мы его не обременяли такою опасною работой, как плохие охотники. А дичи было много, и прекрасной дичи, как кроншнепы, просто наводившие тоску своими жалобными криками.
-- Ну, вы как себя чувствуете, Егор Григорьевич?-- спрашивал я учителя, когда мы грелись где-нибудь на свалке.
-- По вечерам лихорадка одолевает... Если к осени не пройдет, не протянуть зцмы. Вообще, скверно. А вы скоро уезжаете?
-- Да... Накануне Ильина дня думал тронуться в обратный путь.