Мне этот Егор Григорьевич очень нравился. Он не бывал даже за Уралом и с любопытством степняка разспрашивал о России, о том, как живут в столицах, о людях, которые сочиняют целыя книги, печатают газеты и т. д. Неведомая жизнь и неведомые люди рисовались в его воображении самым радужным образом, что и понятно для человека, который не видал города больше Троицка.
-- Хоть бы одним глазом взглянуть,-- задумчиво говорил он, опуская белокурую голову.-- Все, знаете, думается, что где-то там, далеко, лучше и что люди ужь там настоящие...
А лихорадочный чахоточный румянец так и разливался по его лицу: кумыз мог только подержать до известной степени, а не выростить новыя легкия.
X.
Мы разстались с Михайловкой в назначенный срок. Прощание с Баймаганом было самое трогательное. Старик приглашал на следующее лето, и когда я пожаловался на худыя квартиры, заметил:
-- Кош ставим... Живи кош -- хорошо будет.
-- А сколько это будет стоить?
-- Пятнадцать рублей платишь -- в кош живешь. Первое лето мало принимал кумыз, а потом много будешь принимать...
За месяц я заплатил Баймагану 10 рублей и он остался доволен. Когда мы в последний раз уезжали из кошей, Андроныч, почесывая в затылке, говорил:
-- А, все-таки, поганая эта орда... Как же можно, например, штобы девку до калыму отдавать жениху? Ведь, это все одно, што по-нашему до свадьбы... Детей, слышь, не бывает,-- ну, а наш, русский, не стерпел бы.
Подводя итоги своей поездки на кумыз, я ничего, кроме хорошаго, не могу сказать, за вычетом тех неудобств, о каких говорено было выше. На меня и на всех остальных кумыз подействовал прекрасно, а М. вернулась домой совершенно здоровою. Дорогой я опять думал о том, как бы хорошо было устроить так, чтобы лечение кумызом в степи сделалось доступным всем,-- собственно стоит только один проезд. Решающее значение в этом случае будет иметь строющаяся дорога Самара-Уфа-Златоуст.
По дороге нам то и дело попадались переселенцы, пробиравшиеся Христовым именем неизвестно куда. Целыя семьи помещались на одной подводе и имели самый жалкий вид: полуголыя дети, запеченныя на солнце лица, вообще стришная бедность, глядевшая во все глаза из каждой прорехи. останавливались и подолгу разговаривали с вожаками. История переселения везде одна и та же: утеснение, в земле, не у чего жить, кулаки жилы вытянули, а там наслышались про вольную сибирскую землю. Томская губерния, Алтай и Амур в географии переселенцев составляли почти одно и то же. При виде этой нищеты, созданной крепостным правом, невольно напрашивалось сравнение башкирской и козачьей бедности.
-- Как же вы доберетесь экую даль?-- разспрашивал Андроныч с соболезнованием.-- Тыщи три верст будет...
-- А Бог-то?... Места-то вон какия пошли... Вот будем наймоваться в сенокос, а то, сказывают, на промыслах вот тоже работа есть и для чужестраннаго народа.
Кого тут не было: вологжане, пензяки, вятичи, воронежцы, нижегородцы -- вся Русь проходила тут. И все такия славныя были лица: шел коренной пахарь.
-- Вот бы кому следовало отдать орду,-- резонировал Андроныч, потряхивая головой.--Стоном бы стон пошел от работы, а не то што теперь вот эти самые чиновники, али там промысла... Землю только переводят напрасно.
Лошади отлично отдохнули и бежали дружно. Андроныч посвистывал на своем облучке, а мимо безконечною панорамой разстилалась все та же орда. Какие хлеба стояли в стороне, особенно пшеница -- настоящее золотое море, лоснившееся под солнцем жирными, разбегавшимися пятнами. Жилья было мало: кое-где мелькнет деревушка -- и опять простор без конца. Подезжая к первой станции, Андроныч особенно выразительно тряхнул головой, еще выразительнее почесал в затылки и, обернувшись, проговорил:
-- А большую мы ошибку сделали, барин.
-- Что такое?
-- А надо было кумызу у Баймагана захватить... Все равно, понапрасну только бутыль Егорычу стравили. Ужь так ба хорошо, так хорошо... От водки меня, почитай, совсем отшибло: думать-то о ней муторно.
Действительно, чего-то недоставало: вышла ошибочка.
На следующей станции (Туктубаевская станица, уже на Челябинском тракте) мы имели случай поправить свою оплошность. Не доезжая с версту до станции, мы увидели деятельную перекочевку башкирских кошей. Наш проселок огибал небольшое озерко. В стороне, где рос смешанный лес из берез и сосен, весело дымили огоньки, ржали лошади и красиво пестрели красныя платья башкирских красавиц. Коня только успели поставить на новом месте, где трава стояла по пояс. Это было настоящее стойбище, кошей в десять. Мы сделали остановку и отправились прямо в кош к мулле.