Главным действующим лицом перваго обеда явилась русская печь из битой глины. Когда ее затопили хворостом, весь дым, вместо того, чтоб идти по назначению в трубу, хлынул в комнату. Для необходимых разяснений была вызвана хозяйка квартиры, молодая козачка.
-- А от ветру выметывает,-- обяснила она довольно равнодушно.-- Надо окошко затворить.
-- Да в окошке-то двух стекол нет.
-- Ну, на ставень затвори.
На мою долю выпала обязанность закрывать окно, причем я убедился, что ветра почти не было.
-- Ну, что, идет дым?-- спрашивал я сквозь притворенный ставень.
-- Так валом и валит... о, штоб им!-- ругался Андроныч, задыхаясь от дыма.-- Тоже называется печь... тьфу!
Таким образом, приготовление перваго бифштекса обошлось очень дорого и это не мало огорчило всех действующих лиц. Подвернувшийся под руку Егорыч выслушал от Андроныча целый ряд горьких истин.
-- Простой русской печи скласть не умеют, а еще название: козаки... Чиновничью фуражку носят туда же. Как вы по зимам-то живете с этакими печами?
-- А хто ево знат, -- отвечал Егорыч, почесываясь.-- Ежели бы кирпич, а то из глины печи налаживаем.
-- Да не все ли равно?... Ах, вы, чиновники, чиновники! Да у нас к городу в последней лачуге лучше живут, потому первое дело печь.
-- А хто ево знат... Такое ужь заведенье у нас.
Нужно заметить, что эта отчаянно дымившая печь отравляла не раз наше существование в Михайловке, и дело, в конце-концов, свелось на то, что ее оставили совсем в покое. Утешением, как и всегда в таких случаях, послужило то, что и другим кумызникам, вероятно, приходилось не лучше: на людях и смерть красна. До конца ворчал один Андроныч, лично обиженный дымившею печью.
V.
Мой кумызный день приблизительно проходил в таком порядке. Утром приходилось вставать часов в шесть, чтобы сейчас же ехать к Баймагану,-- ранний утренний кумыз самый лучший. Да и само по себе летнее утро "в орде" так хорошо, что просыпить его было просто безсовестно. Пока едешь до кошей, дремота успеет пройти. Андроныч в коротких словах сообщает последния новости, т.-е. кого-нибудь бранит, а в данном случае козаков, возмущающих его мужичье сердце своим безобразием.
Баймаган в этот час всегда дома, а его жена всегда за своею чашкой с кумызом. Мы в коше держим себя уже своими людьми и в приятной беседе выпиваем утреннюю порцию -- два больших стакана кумыза. Через три дня я уже начал его пить с удовольствием, особенно утром, и каждый раз испытывал такой прилив бодрости, как в сказках, когда богатыри молодели от живой воды. Так хорошо и легко делалось на душе. Меньше всего можно сравнить такое состояние с опьянением, как это принято, говоря о кумызе. Может быть, в очень большом количестве он так и действует, но мне лично не приходилось ни разу испытать ничего подобнаго: чувствуешь себя хорошо, легко, бодро -- и только.
-- Много у тебя кумызников, Баймаган?
-- А есть человек пятнадцать... Каждый год все больше приезжает кумызник. Из города едет... В городе -- больной, в степи -- здоровый.
У Баймагана в обращении есть что-то джентльменское. Мне нравится в нем эта смесь простоты и достоинства. С кумызниками он, видимо, боится быть назойливым и редко завернет к кому-нибудь из знакомых.
К чаю возвращаемся назад. Андроныч везет несколько бутылей с кумызом: он-таки отбил у вороватаго Аники это право. Кумыз крепкий, и все пробки сделаны с отверстиями, чтобы не разорвало бутыли. М. уже встала и ждет нас за самоваром. Она начала пить кумыз с двух стаканов в день и увеличивает порцию новым стаканом. Если начать пить кумыз сразу большою порцией, то может совсем отбить всякую охоту к нему, как и бывает. Самые усердные кумызники доходят до полуведра в день, но я не думаю, чтобы излишество было полезно: нужно пить столько, сколько хочется. Я забыл сказать, что кумыз приготовляется не одинаковой крепости: слабый, для начинающих, сильно разбавленный свежим кобыльим молоком, средний и крепкий. Баймаган знает, кому какого кумыза нужно, и предупреждает вперед, как следует вести дело.
-- Куда мы сегодня отправляемся?-- спрашиваю я за чаем, хотя идти, кроме бора, решительно некуда.
-- Конечно, в бор. Там так хорошо.
Сейчас после чаю Андроныч подает дорожный экипаж, в него складываются необходимые припасы, книги, бутыль с кумызом и отвозятся на место назначения. Бор в двух шагах так и манит своею смолистою прохладой, вечным шепотом и ароматом степных цветов, каких совсем нет в среднем Урале. У дороги ростет полынь, синие колокольчики качаются от малейшаго ветерка, как живые, пахнет кашкой, в зеленой сочной траве зреет крупная земляника. Над камышами, какими заросли степныя озеринки, реют ястреба-утятники, а над степью с жалобным криком вьются неугомонные авдотки и кроншнепы.