Андроныч устанавливает экипаж в бору, в двух шагах от лесной опушки, и отправляется домой отдыхать. Он обладает способностью спать когда угодно и сколько угодно. В бору мы остаемся до самаго вечера: пьем кумыз, гуляем, читаем. С нашего пригорка видно было всю Михайловку, ближайшую озеринку, разлив гнилой реченки, в которой полощутся гуси. Между деревьями мелькают гуляющие кумызники. Учитель Егор Григорьевич соорудил себе из веревок подобие гамака и, когда несет его, перекинув через плечо, делается ужасно похожим на тех итальянских рыбаков, каких рисуют на дешевеньких олеографиях. Картина самая мирная.
Мы начинаем читать. Каждая прочитанная глава запивается кумызом, а за кумызом следует легкая прогулка. В жаркие дни комары решительно не дают покоя: лезут в рот, в нос, жужжат и вообще безобразничают, точно пьяные от этого чуднаго летняго дня.
Иногда беру двустволку и начинаю подкарауливать ястребов. Бор служит для них прекрасным гнездом. Случалось не один раз "промазать", но один хищник попался-таки: он так хорошо выплыл над синим окном между вершинами сосен и комом свалился к моим ногам.
-- Ястребка порешили, -- проговорил за мной старческий голос.
-- Да.
-- Много их здесь, варнаков. И сколько они этих утят изводят -- страсть. Цыплят тоже воруют на половину...
-- Что же их не стреляете?
-- Кому их стрелять-то?... Мы-то не здешние, значит, будем, троицкие мещане, а козаки самый проваленный народ. Прямо нужно сказать...
Передо мной стоял ветхий, сгорбленный старичок; синяя пестрядинная курточка была перехвачена ремешком, разношенная войлочная шляпа лезла на лоб, а из-под нея пытливо глядели слезившиеся серые глазки. Разная охотничья снасть болталась на поясе, а дрянное тульское ружье служило вывеской грознаго леснаго сторожа. Старичок присел на пенек, понюхал табаку из берестяной тцвлинки, чихнул и, щурясь от солнца, заговорил:
-- Маета одна -- вот какая наша жисть... Бор-то, выходит, козачий, а стережем его мы, троицкие, потому козакам нельзя ничего доверить: до последняго сучка все упятят на промысла. Лесу-то в степе нету, ну, им любопытно... Сперва-то сами караулили, да плохой толк: караульные же и воровали лес. А как начальство узнало, сейчас нас поставили... Такая битва была, ну, а теперь ничего. Застрелить грозились...
Этот лесник проходил мимо нас каждый день и каждый день жаловался на козаков, как и козаки в свою очередь жаловались на лесников.
-- А дома-то вам не у чего жить, дедушка?-- спрашивала М.
-- Какое наше житье? Известно -- мещанское положение... Ни тебе земли, ни какого угодья, а пропитал добывай, как знаешь. Разе можно нас сравнять с козачишками? Им, подлецам, по 15 десятин на душу от казны идет, да еще сколько несчитанной наберется. Уйма земли, одно слово. А они што делают? С голоду помирают на угодье-то на своем. Да... Взять хоша Егорыча,-- вы у Егорыча на фатере стоите?... Ну, так этот Егорыч по весне ноне хвалился: "Я, грит, земли на шесть солковых продал!" Это по три гривны за десятину в ренду, значит, сдал демаринским. Всего-то причитается двадцать десятин... У него, значит, своех 15 десятин, да на сынишку записали ему тоже 15 -- вот он и торгует. Четверть водки выставил станичным старикам,-- ну, они сейчас ему душу лишнюю и дали. А остальныя 10 десятин про себя оставляет: под пашней десятины три, в пару три, а четыре косит. Это ужь самый богатый у них... Да на этакой земле стон бы стоял, а он своих шесть солковых считает. Так, зря землю содержат...
-- Бедно живут?
-- Страсть бедно! Во всей-то станице наберется дома три, в которых от хлеба до хлеба дотянут. А все от лености от ихней, от козачьей... Лежат по станицам, как жернова.
В Михайловку мы возвращались на закате. Кумыз располагает к простуде, поэтому нужно во-время уходить от вечерней сырости.
VI.
-- В субботу в Кочкаре базар...-- по обыкновению, нерешительно заявляет Андроныч.-- Овса коням надо купить, тоже вот насчет провизии, а в Кочкаре все есть.
-- Что же, едем.
Ранним утром в субботу мы ехали вдвоем в Кочкарь. Сначала дорога шла ровным местом. В стороне паслись стада коров и табун киргизских лошадей. Киргизка-девушка ловко гарцовала в мужском седле, сбивая в кучу разбегавшихся лошадей длинным тонким шестиком с арканом. Эта амазонка тряслась в седле по целым дням.
-- Эвон ихние коши!-- указал Андроныч на зады Михайловки, где точно присели к земле два коша.-- Это пастухи живут. Бедные-разбедные кыргызы. Наши-то чиновники не могут сами скотину пасти, так вот и нанимают кыргызов, а те вон девку морят... Помотайся-ко день-то деньской в седле, милая: это и мужику в пору. Нарродец!