— Что так? — полюбопытствовала Таня.
— С мастером поговорить надо. Дело есть. Помнишь, рассказывал тебе?
— Это все насчет строжки?
— Да.
— Ку и что ты придумал?
— Строжку надо делать до дубления. Понятно?.. Не знаю только, как мастер примет… Ну, если что, я и до директора дойду.
Василий быстро умылся, надел чисто выстиранную полинялую гимнастерку, расчесал густые черные кудри и подпоясался широким солдатским ремнем.
— Так что надо сегодня пораньше в цех. Успеть с мастером поговорить, — повторил он, присаживаясь к столу, на котором уже стояла чугунная сковородка с аппетитно шипевшей глазуньей.
Всю дорогу Василий обдумывал предстоящий разговор с мастером.
Началось с того, что однажды, незадолго до конца смены, испортился вентилятор, отсасывающий кожевую пыль и стружку из-под ножей строгальной машины. Василий поразился, как много стружки набралось за какой-нибудь час.
— На ветер кожу пускаем. Почему так? — задал он вопрос мастеру цеха.
Тот объяснил. На заводе не было двоильной машины, которая, снимая излишнюю толщину, делает из одной кожи две. Василия это объяснение не удовлетворило.
— Материала столько затрачено. Дубители, жиры… И все это в стружку? Непорядок, — выговаривал он мастеру, укоризненно глядя на него сверху вниз.
Мастер соглашался, но доказывал, что потери эти неизбежны.
— Нет, тут надо подумать, — не унимался Василий.
Мастер пожал плечами и отошел с пренебрежительной улыбочкой.
Все последующие дни Василий думал о своем разговоре с мастером.
И вот, кажется, нашел правильное решение.
«Да! Первую строжку надо делать до дубления».
— Привет! — окликнули его сзади.
Василий оглянулся. Его догонял Мишка Седельников. Как всегда, черный чуб ухарски выбивался у него из-под надетой набекрень фуражки.
— Что так рано? — спросил Мишка, поравнявшись с Василием.
Василий хорошо понимал, что Седельникову глубоко безразлично, до дубления или после будут строгаться кожи, но потребность поделиться своими мыслями была настолько велика, что он не удержался.
— С мастером надо поговорить. Понимаешь, Михаил, какое дело. Первую строжку хочу делать до дубления и жировки. Подумай, какая экономия получится, — возбужденно рассказывал Василий, не замечая откровенно насмешливого взгляда Мишки. — Подумай, сколько дубителей и жиров сбережем!
— Это уж ты думай. Тебе премию получать, — ухмыляясь, произнес Мишка и, подмигнув Василию, взял его под руку. — А что, браток? Гляжу я, и партийные денежку любят. На премию тебя, видать, все время поманивает.
И пока Василий, озадаченный Мишкиной наглостью, подыскивал подходящие слова для ответа, Мишка проворно отскочил от него и, помахав рукой, с явной издевкой крикнул:
— Ничего, не робей, Вася! Дуй до горы, а там видно будет! — и с этими словами скрылся в проходной.
Разыскивая мастера, Василий зашел в дубное отделение. Два окна, выходившие в узкий тупичок между цехом и котельной, плохо освещали большое, почти квадратное помещение, тесно заставленное длинными четырехногими козлами, на которых висели выдубленные кожи. Темно-коричневые кожи отливали мокрым матовым блеском, с их лохматых краев срывались тяжелые капли густого дубильного сока и дробно шлепались в лужицы на выщербленном цементированном полу. Воздух был напитан терпким, влажным, чуть кисловатым запахом перебродившего дубильного сока.
Вдоль стен стояли в ряд дубильные барабаны, похожие на огромные, лежащие на боку пивные бочки. Они неторопливо вращались с кряхтением и скрипом, опираясь толстыми металлическими осями на массивные бетонные стояки. Барабаны почти касались пола, и поэтому казалось, что они катятся по полу, непонятным образом оставаясь при этом на одном и том же месте.
Люк одного из барабанов был открыт. Старший мастер цеха Чебутыркин, маленький щуплый старичок, одетый в синий, не по росту длинный халат, приподнявшись на цыпочки и перегнувшись через край люка, набирал в высокий медный стакан дубильный сок для анализа.
Зачерпнув полный стакан, он достал из ящика ареометр — длинную стеклянную трубку с наполненным дробью шариком на конце — и опустил прибор в стакан. Ареометр почти весь погрузился в жидкость.
— Ослабли сока́, — вполголоса произнес мастер и, вынув прибор, обтер его полой халата, покрытого темными пятнами всех оттенков.
Осторожно опустив ареометр в ящик стола, мастер взял стакан и, отхлебнув глоток, несколько секунд подержал сок во рту. Морщинистое лицо его приняло сосредоточенное выражение, как будто он к чему-то прислушивался.