Едва войдя в сознание, он слабым еще рассудком пытался оценить создавшуюся ситуацию. Прежде всего надо было ответить на вопрос — почему он оказался в тюрьме? Память точно восстановила все, что произошло до вторжения гитлеровцев в город, дальше в ней начинались провалы. С большим трудом и не сразу человек все же припомнил и бомбежку города, и то, что во время этой свистопляски земли и металла он наверняка оказался на улице без документов, вопреки приказам комендатуры. Может быть, поэтому его и держали в лазарете до выяснения личности? Хотя… это было маловероятно. Скорее, у гитлеровцев нашлись другие, более веские причины дожидаться его выздоровления. Тогда какие?..
Подробности бомбежки восстанавливались с трудом, но вдруг человек вспомнил, что при очередном, довольно близком взрыве погиб находившийся рядом с ним Петр Андреевич Дорохов и что он взял документы погибшего Дорохова с целью сохранить их для архива. Затем, мучительно напрягая мозг, он вспомнил, что документов было два — удостоверение без фотокарточки и партийный билет Дорохова, на котором фотокарточка была до неузнаваемости повреждена осколком.
Итак, человек заключил, что фашисты держали его как коммуниста, ошибочно приняв его за Дорохова Петра Андреевича, как значилось в документе. Но ведь коммунистов, как правило, оккупанты расстреливали на месте. Значит, было что-то еще, более важное, о чем необходимо вспомнить. Это «что-то» с неимоверным трудом удалось восстановить лишь на вторые сутки. Документ без фотографии на имя Дорохова был выдан не в Полоцке, вспомнил человек. Его Петр Андреевич получал в далеком уральском городе. Коммунист не из местных вполне мог вызвать повышенный интерес немецких властей: с чем пожаловал, какова цель прибытия, не прислан ли, скажем, с особым заданием Центра?
Других версий человек предположить с достаточными основаниями не мог. В том, что предположение это верно, арестованный убедился на первом же допросе, куда его вызвали, как только врачи поняли, что он способен отдавать себе отчет об окружающем.
Спрашивал его чисто выбритый, молодой, вовсю старавшийся показаться интеллигентным господин в штатском. Осторожно отвечая на вопросы, человек пытался и сам получить информацию, выяснить истинное положение вещей, что, конечно, сделать было не просто.
— Дорохов? Петр Андреевич?
— Он самый. В документе же написано. — Человек сознательно употребил слово «документ» в единственном числе.
— В каком документе?
— Да что вы, господин хороший? — Человек решил играть роль простака. — У вас же он, документ.
— Попрошу отвечать на мои вопросы. — Следователь выказал легкое нетерпение. — Ваши личные соображения меня не интересуют. Отвечайте: в каком документе вы значитесь под этими именем, отчеством и фамилией?
— То есть как? — словно бы не понял «Дорохов». — Во всех документах я под ними значусь.
— И в партбилете? — Гестаповец как бы ненароком раскрыл удостоверение Дорохова.
Допрашиваемый уже выбрал линию поведения, но тут все-таки выждал еще несколько секунд, необходимых на размышление. Как отреагировать на упоминание о партбилете — испуганно, растерянно, смущенно? Притвориться ничего не понимающим? Дело ведь было не только в соответствии этой реакции выработанной им легенде, но и в том, как отнесется к ней следователь. Необходимо прежде всего убедить немца в правдивости поведения, искренности показаний. И человек выбрал спокойствие.
— И в нем, соответственно, — сказал он тоном обыденным, равнодушным.
— А где сейчас ваш партбилет?
— А-а… — протянул человек. — Наверно, где-нибудь дома. Точно не помню. В комоде, что ли… Или еще куда сунул.
— По уставу советские коммунисты должны носить партийный документ при себе, — блеснул осведомленностью гестаповец.
— Кажную минуту по уставу жить не станешь. — Арестованный намеренно произнес «кажную», надеясь, что это не ускользнет от пристального внимания следователя, русский язык которого был безупречен.
— Что вы делали в Полоцке? — Гестаповец изменил характер вопросов.
Ответ «Дорохова» был заранее тщательно продуман. Главное в нем было как бы мимоходом, обмолвкой указать причиной госпитализации не легкое ранение, полученное при бомбежке, а рецидив болезни от старой раны, который имел место и в действительности. Но… старую рану необходимо было убедительно объяснить следователю, да так, чтобы у него не возникло потребности задавать новые каверзные вопросы.
— Сестру искал, — тем же спокойным тоном ответил он. — Мы с ней, почитай, как расстались, так и не виделись. Знал только, что она в Белоруссии. А сам я человек бессемейный, вот получил отпуск и отправился на поиски. Да только… хвороба свалила, будь она неладна…