— Что у вас за болезнь? — вынужден был уточнить следователь.
— Эх, господин хороший! — сокрушенно вздохнул «Дорохов». — Это не болезнь, это — дурость! По пьяной драке картечи в грудь получил…
— Коммунист — и пьяная драка? — изумился немец. — Разве такое совместимо? Вы не клевещете на товарищей по партии? Или я неправильно понял?
— Я ни на кого не клевещу, — насупился «Дорохов». — Речь тут только обо мне. А я… со всячинкой я человек, господин хороший.
— Вы были плохим коммунистом? — наводил вопросом следователь.
— Да-к ведь ежели он тебе по свежей гряде сапожищами — да туда, да сюда, как кабан! — «Дорохов» волновался, вспоминая «старое». — Разве ж тут за вилы не возьмешься? А у него ружье картечью заряжено!
— Вы — крестьянин?
— Был, — вздохнул «Дорохов». — А после инвалидности в город подался. Там работа полегше.
— Где же вы партбилет забыли — в деревне или в городе?
«Будь настороже, подсказал себе человек, — не переиграй».
— Известно — в городе. Я же его с собой взял. На учет-то становиться надо было.
— Где вы работали в городе? Кем? — быстро затараторил следователь.
— В котельной мастерской. Кладовщиком. С моим-то здоровьем не больно отыщешь хорошую работу.
— Как вы рассчитывали найти свою сестру в Полоцке?
— Почему обязательно в Полоцке? — возразил «Дорохов». — Я по всей Белоруссии искать хотел. Надо было с Витебска начать, да проспал я Витебск. Сошел вот с поезда в Полоцке… а тут, угораздило же, этот приступ. И оказался я в больнице. Время-то сколько зря потерял…
Немец встал, походил по комнате, заговорил чуть ли не ласково:
— Знаете. Дорохов, для нас коммунисты — непримиримые враги. Мы беспощадны к ним. Для коммуниста одни конец — смерть. Если… если он сознательно и добровольно не отречется от своей партии. Вас мы пока что не расстреляем. Но не потому, что надеемся на ваше перерождение. Вовсе нет. Мы не верим ни одному вашему слову и уж сумеем добиться от вас правды. Для этого существуют разные способы. Любой из них непременно развяжет вам язык Так что идите и подумайте над моими словами.
Следователь ни звуком не обмолвился, что партбилет находится у него, и допрашиваемый возвратился в камеру, рассудив, что «игра» предстоит долгая. Но какое-то время для себя он выиграл, и выиграл гораздо больше, чем предполагал, — в течение нескольких последующих недель его не беспокоили.
Ждать он умел, а предоставленные ему дни проводил в изучении возможности побега, к сожалению, невыполнимого. Тюрьма охранялась достаточно надежно, и без поддержки с воли побег был просто немыслим.
Поддержки же ждать было неоткуда. Его соседи по четырехместной камере все время менялись, он даже не успевал как следует сойтись с ними, настолько быстро они менялись. К тому же во многих случаях чутьем он определял «подсадку». В Полоцке знакомых у него не то чтобы не было, но он не мог рисковать несколькими хорошо знавшими его близкими людьми.
Собственно, пока что борьбой для него становилась борьба за собственную жизнь. Но и противник выжидал, не торопясь привести свою угрозу в действие.
На следующем допросе знакомый ему немец вел себя уже иначе. Он торопливо повторил прошлые вопросы, саркастически подчеркивая нелепость ответов арестованного, бросил листки протокола на стол, спросил резко, отрывисто:
— Будем говорить?
— Да-к… господин хороший… — начал «Дорохов», явно растерянный.
— Прекратите! Не считайте меня идиотом! У вас интеллигентное лицо. Судя по росписи в паспорте — интеллигентный почерк. Ну?!
— Как прикажете, господин хороший, — смиренно согласился «Дорохов».
Немец улыбнулся:
— Я не люблю ошибаться. Прежде чем вас расстреляют, я сделаю все, чтобы доказать свою правоту. Она заключается в том, что вы — убежденный коммунист. Что в Белоруссии вы находились со специальным заданием. Что вам даны тщательно законспирированные явки.
«Понятно, — рассуждал «Дорохов», — время между двумя допросами вы потратили на поиски кого-нибудь, кто мог бы опознать меня. И не нашли никого. Ну уж сам-то себя я опознавать не стану».
— Больше я не стану возиться с вами, — продолжал немец, — до тех пор, пока вас не сделают сговорчивее. Мы начнем с элементарных побоев. Будем постоянно увеличивать степень ваших болевых ощущений. Мы доведем ее до предела и продержим вас на этом пределе столько, сколько будет нужно. Как человек, как личность вы перестанете существовать, а превратитесь в громкоговоритель для пересказывания доверенных вам секретов. Если вас устраивает быть откровенным в таком состоянии — пожалуйста. — И следователь с улыбкой нажал на кнопку звонка.