Если бы гестапо попыталось сделать Торбуна своим агентом, поручить ему важную операцию, такую работу можно было бы считать топорной. Они задумали эту часть операции тоньше, хотя, конечно, при этом не подозревали, что «трусость» Торбуна, которая якобы вынудила его отправиться с доносом к богослову и которую они решили использовать теперь, была задана нами. Условия игры в этой комбинации все увереннее диктовала наша разведка.
Торбун не ждал визита мрачного человека в шерстяном плаще, но цель его прихода угадал сразу. Человек этот, постояв некоторое время у обновленной фрески, сказал негромко:
— Поговорить надо. Слезь-ка с козел. Делай вид, что размешиваешь краски, и слушай.
Торбун безропотно подчинился, примостился на табурете возле банок с охрой и олифой.
— Тут ты недавно одну бумажку поднял, — продолжал человек полушепотом. — Мы интересуемся ее судьбой.
Если бы оброненная записка не лежала задолго до прихода Тарасова в церковь в кармане Торбуна, могли бы еще возникнуть какие-то сомнения относительно истинной роли этого человека. Но поскольку он выдавал себя причастным к тому, к чему не мог иметь никакого отношения, то Торбун сразу понял линию своего дальнейшего поведения.
— Какая бумажка? — спросил он с испугом, округляя глаза.
— Та, говорю, которую ты поднял. — В голосе человека звучало нетерпение. — Не прикидывайся, будто ты ничего не знаешь. Мы наблюдали за тобой и все видели.
— Так а я-то что? — Торбун все еще был во власти испуга. — Ну поднял. Да я и читать-то не стал. Так… бросил куда-то… Мало ли мусору под ногами валяется?
— А зачем поднимал? — не отступал человек в плаще.
— Так… что ж, церковь, поди, не улица. Чего же в храме бумаге валяться… Я, вишь, даже капнуть на пол — и то боюсь: господь, он все видит, неровен час, покарает.
— Гляди, какой набожный! Так ты точно не читал?
— Да вот — как перед богом!
— А того парня, которому она предназначалась, знаешь? — спросил человек в плаще.
— Так, иногда… Два-три раза всего видел… Мне ведь ни к чему.
— Ну так вот, — стал приказывать незнакомец, — или ты будешь помогать нам, или — сам понимаешь…
Торбун побултыхал в банке загустевшую охру, помешал ее, отозвался не сразу:
— В чем же помогать? Мое дело мастеровое: лики святых пишу. Другого-то я мало чего умею.
— Научишься. А что делать, скажу, — пообещал человек в плаще. — Завтра в восемь часов вечера приходи к маслобойке. Там тебя встретят. Смотри, не забудь. И не опаздывай.
Ровно за сутки до назначенного свидания Торбун вновь отправился к Пономареву и сбивчиво объяснил тому, что его опасения «вляпаться в историю» подтверждаются. Пономарев отнесся к этому известию с неожиданной ласковостью, елейным голосом склоняя Торбуна смириться с участью божьей, отдаться на полю провидения, подчиниться требованиям незнакомца. Богослов до того вошел в роль, что едва не всплакнул в завершение.
С этим благословением Торбун пошел к маслобойке. Там его действительно встретили, привели в одну из окраинных изб, где уже сидело несколько человек за самоваром. Тут же завели разговор о необходимости бороться с немцами, о каких-то уже достигнутых результатах, о планах на будущее. А затем, неожиданно для Торбуна, в комнату ввели Тарасова, а следом протиснулся Макар. Теперь пошли восклицания и бурные поздравления новых членов организации.
Торбун присматривался к Тарасову и отметил, что тот ведет себя вполне убедительно, и даже в мельком брошенном: «А я вас, кажется, знаю, вы в церкви работаете», — было лишь естественное узнавание, не подчеркивающее чего-либо большего, чем обычное знакомство.
Когда общий, намекающий, но не конкретный разговор затих, Тарасов потребовал — вполне уместно, по мнению Торбуна:
— А что это мы все вообще говорим? Такое впечатление, что одни рядовые собрались. А где же начальство?
При этих словах помалкивавший Макар многозначительно улыбнулся и почему-то посмотрел на Торбуна. Но никто не ответил.
Обстановка на сходке была явно опереточной. Впоследствии, слушая отчет Торбуна, я отмечал, что противник, искушенный и достаточно хитрый в одних вопросах, зачастую проявлял себя полным профаном в других. Не зная наших порядков и правил, он не сумел создать даже подобия заседания подпольной организации и уж никак не мог подобрать нужного количества людей на роли подпольщиков. В большинстве своем это были люди, которые даже после подробных инструкций в гестапо не умели скрыть своей грубости, цинизма, настороженного недоверия друг к другу.