Торбуну пришлось подделываться под них, чтобы не выглядеть слишком уж белой вороной на этом отпетом сборище. Он стал осматриваться вокруг, глядел хмуро, с подозрительностью, в разговор не вступал.
Судя по всему, кого-то ждали — разговор сам собой иссяк, однако никто не торопился расходиться. С особым усердием «подпольщики» следили за внешней конспирацией — окна были плотно занавешены, свет в лампе прикручен до минимума. Очевидно, таинственность они считали основной чертой участников сопротивления.
Торбун размышлял — для кого весь этот спектакль? Для него одного? Или здесь есть еще люди, не ведающие истинных целей «организации»? Либо наемникам Фибиха было приказано не выходить из роли даже друг перед другом — на случай, если придется встретиться с настоящим подпольщиком?
Прошло немало времени, пока в комнате появился Пономарев, и Торбун заметил, как подобрались и посерьезнели остальные. Богослов с предупредительной внимательностью подошел к Торбуну, пожал ему руку, потрепал по плечу, заговорил, проповедуя:
— Удивляешься? Вот, брат, какие дела. Вот что такое церковь. Кто верует в бога, тот верует в справедливость. Вот мы и поднялись на защиту земли-матушки нашей от супостата. Жаль только, что большевики отрицают религию и не желают соединиться с нами в общем святом деле…
Торбун не возражал, хотя знал немало примеров, когда не только верующие, но и сами служители культа действительно поднимались на борьбу с оккупантом и неизменно находили поддержку у партийного подполья.
Пономарев продолжал словоблудие, потом сказал, что сегодняшнее заседание посвящается исключительно приему новых членов, и пока они не проявят себя в деле, при них секретные планы обсуждаться не станут. Он намекнул, что возможность проявить себя Торбуну и Тарасову предоставится скоро, но при этом смотрел только на Торбуна и обращался только к Торбуну, тщательно следя за его реакцией. Торбун упрямо продолжал хмурить лоб и отмалчивался.
В довершение всего у Торбуна и Тарасова взяли расписку о неразглашении тайны организации, что якобы каралось смертью. И опять Торбун отметил явную непохожесть этой комедии на партизанскую присягу. Но богослов был торжествен, доволен собой и эффектом от произнесенной речи.
Теперь Торбун ни секунды не сомневался, что в организации состояли в основном откровенные слуги Фибиха. Но, как следует присмотревшись к людям, он понял, что среди них есть обманутые верующие. Это особенно настораживало. Связанный клятвой, одураченный человек мог приносить в организацию сведения о патриотах, а отсюда они прямым путем попадали на стол Фибиха.
Так оно и было на самом деле. В зеленой папке изувера которую в зловещих целях вел богослов, по-прежнему копились фамилии и адреса советских людей. Фибих пока не спешил на полную мощность использовать «архив» богослова. Он поставил перед Пономаревым задачу «выйти» на руководство подпольем и считал, что преждевременные расправы могут изобличить истинное лицо группы церковников, и четыреста с лишним кандидатов на уничтожение получили временную отсрочку.
Ясно, что предстоящая операция должна свестись не только к разоблачению «организации» богослова, не только к устранению ее основного ядра, но и к ликвидации пресловутой и страшной зеленой папки.
О ее существовании Тарасов узнал от Макара. Сначала тот полушутя пригрозил квартиранту:
— Смотри, не попади в зеленую папку. Оттуда прямая дорога в рай или в ад.
Потом он однажды пожаловался:
— Вообще-то не своим делом занимаемся. Лучше бы, как и раньше, пополняли зеленую папку. И проще, и надежнее.
Тарасов не настораживал хозяина расспросами, но когда тот еще раз заговорил о папке — речь шла о принятом в «организацию» Горбуне, Тарасов решил поддержать разговор.
— А этот, новенький, — едко усмехнулся Макар, — не минует зеленой.
— О чем это ты все время говоришь? — лениво, как бы нехотя спросил Тарасов. — Что за папка?
— Есть такая, — загадочно сказал Макар. — У отца нашего, Павла. Через нее народ в гестапо поступает, как через бюро пропусков. Если у тебя кто есть на примете — сообщи Пономареву, он туда занесет, и можешь считать дело сделанным.