— Как хочешь, а что-то делать надо. — Макар говорил решительно. — Я сам на себя улики давать не буду. Надо переписать список и нас с тобой оттуда изъять.
— Меня зачем изымать? — возразил Тарасов. — Меня партизаны и так знают.
— Вот оно что? — У Макара от злости побелели скулы. — В сторону отойти хочешь? За глотку меня берешь?
— Не ори! — одернул его Тарасов. — Я тебе докажу, что я верный друг. Ты говоришь, тут только двенадцать наших? Зачем же их под монастырь подводить? Давай вот эти пятнадцать невинных душ оставим, и дело с концом. Подсказывай, где тут они?
— Не маловато будет? — усомнился Макар.
— Двадцать семь, пятнадцать — какая разница? —
Тарасов в это время был занят другим — готовился намертво запомнить двенадцать изъятых из списка фамилий.
— Тут ведь под копирку написано, — снова усомнился Макар. — Где же нам-то копирку взять?
— У Тани попрошу, она в управе достанет, — машинально ответил Тарасов, а сам лихорадочно раздумывал — память могла подвести, нужно было найти иной способ сохранить двенадцать фамилий, и наконец он нашел его. — Ты бы о другом подумал. Нельзя нам этот список уничтожать. Когда еще придут за ним партизаны? Вдруг до этого Пономареву захочется взглянуть на него? Нет, приятель, у меня должно быть два списка. Один — для партизан, другой — на случай проверки Пономаревым.
— А ты — голова! — похвалил Макар.
Уже тем же вечером под подкладкой пиджака у Тарасова лежало два одинаковых конверта. Теперь он понимал, почему Пономарев, передавая ему послание для партизан, так настойчиво требовал, чтобы никто — «будь это хоть сам Фибих!» — не касался конверта до того, как он попадет к адресату. Цель богослова все-таки отличалась от цели матерого гестаповца, и, анализируя обстановку, не трудно было установить подлинный смысл этого отличия.
Так в операции появился непланируемый ранее ход.
Через несколько дней Тарасов сообщил, что на базаре к нему подошел человек с паролем и он передал этому человеку конверт со списком. Пономарев после этой новости вздохнул свободно. И уж совсем он не ожидал вечернего визита к нему.
Открыв в ответ на настойчивый стук дверь, богослов с удивлением увидел на крыльце Торбуна.
— Пришли там… Я за вами… — как всегда, сбиваясь, начал Торбун. — Говорят, чтобы сразу же шли в церковь… Никуда не заходили… За этим проследят…
— Кто пришел? В чем дело? — беспокоясь, не понял Пономарев.
— Двое. Но, по-моему, с ними еще кто-то. По-моему, и к вам меня сопровождали. Сказали, чтобы вы явились сразу.
Пономарев лихорадочно соображал — кто мог вызывать его в столь неурочный час в церковь да еще требовать, чтобы он никуда прежде по заходил? Если это партизаны, то следовало продолжать игру, однако он трусил, опасался, что у него не хватит выдержки и он не справится с ролью руководителя подпольной организации. А если не партизаны? Нет, считал Пономарев, эту мысль следует отмести. Гестапо так не вызывает… Впрочем… После последних событий…
Богослов шел вслед за Торбуном в растерянности.
— Какие они из себя? — спрашивал он на ходу. — Как выглядят?
— Представительные, — вяло отвечал Торбун. — В хороших костюмах. Я так думаю, это не партизаны… Они меж собой по-немецки говорили…
Гестапо, решил Пономарев, и стал успокаивать себя тем, что в случае ареста Фибих не стал бы прибегать к такой маскировке, скорее всего, это вызвано необходимостью дать ему дополнительные инструкции в условиях строгой конспирации.
Из двух наших разведчиков, ожидавших Пономарева в церкви, только Давид Файнгелерит хорошо знал немецкий язык. Иван Шумский совершенно не владел им. Поэтому, когда Пономарев появился в каморке Торбуна, Шумский лишь глубокомысленно кивал время от времени, а говорил Файнгелерит.
С вошедшим богословом они не поздоровались. Шумский кивнул на свободную табуретку, жестом приказывая ему садиться.
Богослов, увидев людей в добротных костюмах, услышав немецкую речь, но все еще напуганный суровой встречей, вытер пот со лба.
— Павел Пономарев? — внезапно по-русски спросил Шумский. — Глава полоцкой церковной общины? Руководитель местной подпольной организации сопротивления? Все верно?
— С кем имею честь? — что-то почуяв, попробовал выиграть время Пономарев.
— Отвечайте на вопросы! — потребовал Шумский.
— Так точно! Все верно, — торопливо ответил богослов. — Но с некоторыми необходимыми уточнениями.
— Уточнять будем мы! — оборвал его Шумский, вынув из кармана два листка бумаги. — Объясните, чем отличаются эти два списка!