Появился фельдфебель, и следователь ему отдал короткий приказ:
— До бесчувствия!
Бить фашисты умели. Но «Дорохов» перенес побои мужественно.
Все это время следователь стоял, отвернувшись к окну. Теперь он сказал «Дорохову»:
— И вы станете убеждать меня, что простой мужик способен с таким хладнокровием переносить истязания?
«Ловок ты, да я ловчее», — подумал «Дорохов», уже и в мыслях употребляя лексику избранной им роли простака. Ответил, тяжело ворочая вспухшим языком:
— Да-к ведь мы уральские… Нас с детства смертным боем били, так что мы привыкшие.
— И у вас не возникло сейчас желания попросить пощады?
— Да что у тебя ее просить?! — словно сорвался «Дорохов». — Если ты ничего понимать не хочешь!
На какой-то миг и глазах у следователя промелькнуло сомнение, но он тут же рассмеялся:
— Вообще-то одобряю, прекрасно играете свою роль! Люблю достойных противников.
После третьего раунда истязаний допрашиваемый понял, что так долго не протянуть — еще два, максимум три «сеанса», и сердце не выдержит. Что же предпринять? Какой найти выход из положения?
После очередной встречи с фашистом, измученный и доведенный постоянной болью до отчаяния, он понял: конец близок. Нет, он еще не утратил чувства реальности. Но сама острота анализа, способность управлять собой у него притупились. Он уже не ждал никаких новых, неожиданных ходов врага, а лишь готовился к следующим истязаниям и поначалу не понял смысла, не воспринял команду вошедшего в камеру тюремщика:
— Дорохов! С вещами, на выход!
Тюремщику пришлось повторить команду, а затем и силой стащить его с нар, и только тогда «Дорохов» понял, что его приготовления ко встрече со следователем, судя по всему, уже ни к чему. Либо все сейчас закончится выстрелом в загородном яру, либо… придется заново оценивать обстановку, искать новые, более действенные пути борьбы.
…И вот он стоял за воротами тюрьмы в толпе из двадцати — тридцати случайно задержанных спекулянтов, теперь отпущенных вместе с ним.
Его трясло от боли, от холода, от голода. Под истрепавшимся пиджаком ныл каждый мускул.
Его случайные попутчики поскорее разбрелись кто куда, и теперь он брел по улице один, предпринимая слабые, отчаянные попытки разобраться в том, что произошло. Суть случившегося стала ясна сразу: следователь не принял легенду и только потому отправил «Дорохова» — конечно, под неусыпным контролем — засвечивать связи.
Выпущенный на свободу пока что не чувствовал за собой слежки. Сейчас он вырабатывал схему собственных действий, и в мыслях у него уже мерцал некий план на ближайшие часы. Но прежде всего надо было подкрепиться. В кармане лежали чудом уцелевшие шерстяные носки, которые он еще накануне кое-как выстирал в камере и непременно надел бы, не будь освобождение столь неожиданным и стремительным. Если бы их можно было обменять на хлеб!..
Не рискуя спрашивать у встречных дорогу к рынку, чтобы не навлечь на случайных людей подозрение, он вскоре сам определил верное направление по едва заметным признакам спешки тех, кого тоже вела надежда разжиться хоть какими-нибудь продуктами.
Холодный, пасмурный день поздней осени заставлял торопиться. Время близилось к полудню. Толпа на рынке уже редела, и человек остановился, выбирая, кому предложить свой немудрящий товар.
Женщина торговала маленькими черными булочками, доставая их из-за пазухи. Человек решительно подошел к ней, протянул носки.
Торговка долго рассматривала вещь — на свет, на растяжку, потом вынула из-за пазухи две булочки. «Дорохов» не стал торговаться.
Почти забытый вкус отрубного хлеба придал ему сил, и даже боль внутри немного уменьшилась. «Петр Андреевич» медленно, растягивая свой завтрак, съел булочки прямо у рыночного прилавка, не переставая обдумывать план своих дальнейших действий.
Этот медленно складывающийся в голове план требовал хотя бы минимального знания обстановки в городе. «Дорохов» решительно подошел к человеку с повязкой полицейского на рукаве и спросил дорогу к городской управе.
Полицейский недоверчиво осмотрел «Дорохова», грубо спросил:
— Зачем тебе?
«Дорохов» показал справку об освобождении из тюрьмы, объяснил: