Случай действительно вскоре представился.
Теплым летним днем Аня вошла в сапожную мастерскую, услугами которой пользовались итальянцы, и, развернув у прилавка пару поношенных туфель, стала ждать мастера. Кроме нее в помещении находились еще два итальянца. Один из них дремал, откинувшись на спинку стула, второй — высокий, черноглазый парень — читал газету, но при появлении Ани свернул ее, улыбаясь, смотрел на девушку.
В это время в мастерскую вошел немецкий фельдфебель, грохнул сапогами о прилавок и при этом грубо оттеснил Аню. Итальянец заволновался, поднялся и стал между девушкой и немцем. Фельдфебель был не в духе, он понял жест итальянца и, желая настоять на своем сказал:
— Сначала обслужат меня, а потом будут заниматься русским скотом.
— Она но скот, она — дама, — достаточно твердо возразил итальянец.
Фельдфебель захохотал:
— Это для тебя она дама. Когда станешь настоящим солдатом, она и для тебя будет — скот!
Второй итальянец, открыв глаза, следил за этой сценой. И когда черноглазый коротким ударом свалил немца на пол, он бросился на помощь товарищу. Потом они оба, подхватив Аню под руки, выскочили на улицу и торопливо пошли от мастерской.
— Ты дурак, Пьетро! — говорил при этом приятель черноглазому. — Что ты наделал, Пьетро?! А если бы мы попались? Ты слишком торопишься умереть.
— Я — мужчина! — гордо отвечал Пьетро. — Я не мог поступить иначе. — Тут он улыбнулся и, считая, что Аня не понимает его, добавил: — Будем надеяться, что дама достойно отблагодарит меня за мой подвиг.
— Сколько же вы хотите за него? — спросила Аня по-итальянски. — Рублями? Марками? Лирами?
Пьетро одновременно смутился и был поражен:
— Вы…
— Я знаю итальянский, — объяснила Аня.
Приятель Пьетро был по-прежнему обеспокоен случившимся, и, казалось, ничто другое больше не занимало его сейчас.
— Пожалуй, я отправлюсь в казарму, — рассудил он и поклонился девушке: — Прошу извинить. У меня там дела.
Аня и Пьетро остались вдвоем, вышли на площадь, где было какое-то подобие сквера с несколькими скамейками, сели.
— Нe сердитесь на меня, — попросил Пьетро. — Я шутил… я не знал, что вы понимаете…
— Прежде всего все-таки большое вам спасибо, — миролюбиво сказала Аня. — В такой ситуации не каждый заступится за обиженного. Ваш товарищ, похоже, не на шутку испугался.
— Вы не знаете его! — горячо возразил Пьетро. — Разве вы не видели, как он бросился ко мне на помощь? Он никогда не оставит товарища. Но он не любит говорить об этом. Сделав дело, предпочитает уйти в тень.
— Фельдфебель не может опознать вас?
— Для немцев все итальянцы на одно лицо. — Пьетро улыбнулся. — Мы для них всего лишь пушечное мясо.
— Разве? — спросила Аня. — Я слышала по радио, что немцы очень четко разделяют вашу нацию.
— Вот вы о чем? — Пьетро насторожился. — Теперь я понимаю, что меня заинтересовало в вас. Вы непростой человек. Вы, кажется, очень интересный человек.
— Ну почему? — Аня пожала плечами. — Сейчас война, и естественно, что мы говорим об этом.
— В наших казармах такие разговоры строжайше запрещены, — сказал Пьетро. Он неожиданно улыбнулся и круто сменил тему: — А мы удивлялись — кто это в Полоцке так хорошо знает наш язык?
— О чем вы говорите? — «не поняла» Аня.
— О письмах, которые мы получаем.
— Нет, — девушка покачала головой. — Я не писала вам писем.
— Жаль, если это не вы. — Настроение у Пьетро все более поднималось. — Очень хорошие письма. Впрочем честно говоря, я предпочел бы, чтобы вы писали мне другие. Как вас зовут?
— Аня.
— Милая Аня, к сожалению, я не располагаю сегодня временем. Но, может быть, мы еще встретимся?
— В мастерской? — пошутила девушка.
— Ну нет! — рассмеялся Пьетро. — Придется сменную пару обуви подарить сапожнику. Я не хочу, чтобы фельдфебель снова испортил нам построение.
— Говорят, что лучшая обувь у солдат Красном Армии, — сказала Аня.
Пьетро вновь посерьезнел:
— Вы все больше нравитесь мне.
Они стали встречаться, и постепенно росло их взаимное доверие. Однажды Пьетро сказал напрямик:
— Я все понял, ты — партизанка.
— Это не совсем так, — возразила Аня и спросила: — Но если бы это было так? Ты перестал бы по-хорошему относиться ко мне?
— Это было бы прекрасно.
Пьетро уже откровенно признавался в нежелании служить немцам, в готовности уйти от них, если только представится такая возможность, в том, что он не одинок в казарме и у него есть единомышленники. Но последний, самый ответственный шаг в своем сознании, кажется, ни он, ни его друзья были не в состоянии сделать. Надо было подтолкнуть их.