— На встречу с Юргеном Францем пойду сам. Считаю, что так будет лучше. Возражения не принимаются: это решение окончательное.
Наша разведка занялась детальной разработкой и организацией предстоящей встречи с фельдфебелем полоцкой жандармерии.
3. ЖАНДАРМ ИЩЕТ ИСТИНУ
Аня знала Юргена Франца в лицо, но видела его довольно редко и до сего времени, поскольку не было особой нужды, мало интересовалась им. Теперь, когда нам так остро понадобилась полная информация об образе жизни, привычках и увлечениях жандарма, она стала присматриваться к нему более пристально.
По-прежнему наезжая в Первую Баравуху в поисках «родственников» за колючей проволокой лагеря для военнопленных, Аня заметила, что и Юрген Франц часто бывает в этом населенном пункте. Все объяснялось просто: фельдфебель оказался заядлым рыбаком.
В Первой Баравухе стоял усиленный гарнизон, который, по представлению немцев, исключал появление партизан в окрестностях, и Юрген спокойно наслаждался редкими часами покоя в ожидании клева. Правда, в последнее время что-то явно заботило его, заставляло подолгу задумываться, морща лоб, так что порой он не замечал давно ушедшего на дно поплавка. Нельзя ли было использовать эту немудреную страсть Юргена?..
В Полоцке Смирнова знавала некую молодую женщину Галю, которая с каким-то отчаянием, надрывом разменивала свое одиночество на близкие отношения с солдатами и офицерами рейха.
— А что мне делать? — оправдывалась Галя и высказывала нехитрую свою философию: — Сегодня живем, а завтра — кто знает. Каждый день — как подарок. Что же мне его — в подполе просиживать? Или на каторгу в Германию ехать?
— А что в твоих гулянках толку? — как-то в сердцах сказала ей Аня. — То один, то другой. Поматросят — и бросят. Хоть бы человек солидный был, один какой-нибудь, а то шляется всякая дрянь, противно…
— Где его взять, солидного? — со злостью, задетая за живое, спросила Галя
— Ты Юргена Франца из жандармерии знаешь?
— Вот уж не замечала, чтобы он мной интересовался. Сама, что ли, напрашиваться пойду? — Галя злилась, но сквозь злость проглядывала и заинтересованность.
— У тебя брат, кажется, рыбачил, — напомнила Аня. — Наверное, после него остались снасти — лески, крючки. Юрген ведь рыбак заядлый. Предложи ему что-нибудь из вещей брата. Скажи, что дома у тебя их много, пригласи его посмотреть. Вот тебе и повод.
В следующую поездку к «родственникам» Смирнова взяла с собой Галю в Первую Баравуху.
Только теперь Юрген Франц понял, как он ненавидит Фибиха, Вюрца, Майзенкампфа, всех их подручных — ненавидит за садизм, за животное наслаждение зрелищем убийств и пожаров, за постоянное желание мучить и истязать, которое они сделали смыслом своей жизни и уже не оправдывали великими идеями фюрера, уже не скрывали, что пролитая кровь необходима им, как вода или пища.
Он вспомнил, как впервые удивил его приказ командования, гласивший, что «при вступлении в населенный пункт следует тщательно обыскать помещения и людей, выявляя лиц, не проживающих в данном пункте, и лиц, поддерживающих партизан, — тех и других расстреливать».
Тогда, поначалу, он не сомневался в необходимости уничтожения партизан и их сторонников. Но требование без суда и следствия убивать людей только за то, что они не проживают в данном пункте, — это требование показалось Юргену чудовищным. Когда же он понял, что сторонником партизан по простой прихоти Вюрца или его помощника могут счесть кого угодно, то ему стала ясна вся подлинная, глупая и бессмысленная суть приказа, для слепого исполнения которого в фашистской армии находились тысячи и тысячи Вюрцев.
Особенно ясно Юрген понял это, когда почувствовал себя на мушке во время допроса у Фибиха. В последние же дни его не покидало ощущение, что он находится на прицеле постоянно и в любую минуту может последовать жестокий, предательский выстрел.
Явной слежки за собой фельдфебель не замечал, но отношение сослуживцев, их красноречивые взгляды, пристальное внимание начальства к каждому порученному ему заданию — все это говорило о том, что над головой Юргена сгущаются тучи. Он знал, что в застенках гестапо при пытках не делают исключений даже для высоких чинов, случись им попасть под подозрение или в опалу.
Раньше над ним подшучивали: мол, такой молодой, а уже фельдфебель, к ста годам наверняка обера получишь. Эта шутка не доставляла Юргену особого удовольствия, но в ней он слышал долю добродушия и потому не обижался. Сейчас же добродушием, шутливостью даже не веяло. Очень скоро он убедился, что прямых, а тем более дружеских общений с ним избегают. И самое страшное — Юргену Францу негде было искать защиты, не было у него и влиятельных друзей или родственников, которые в состоянии были бы прийти на помощь или хотя бы дать совет.