Судьба фельдфебеля складывалась непросто. Перед четырнадцатым годом — таким далеким, почти нереальным — он учился в консерватории. Ему, способному пианисту, прочили завидное будущее как пианисту. Потом — как рок, как несчастье — фронт первой мировой, полученный в результате ревматизм суставов, и о карьере музыканта начисто пришлось забыть. В двадцатых годах он оказался одним из многих неприкаянных интеллигентов Германии, нуждавшейся больше в пушках, чем в музыке. За плечами Юргена — только умение кое-как держать винтовку, за душой после инфляции — ни гроша. Набору в охрану Юрген обрадовался как единственной, пожалуй, возможности поправить шаткие свои дела. Но эта надежда обернулась пыткой, каторгой длиною в четырнадцать лет, потому что способна была всего лишь обеспечить куском хлеба.
В Гитлера Франц поначалу поверил, как в бога. Ждал, что фюрер, наконец, поможет изменить ему жизнь, даст ему новые надежды и силы. Но главарь фашизма явно не торопился с этим. А там началась новая война, и пропаганда Геббельса взахлеб сулила баснословные возможности в покоренных странах. Начавший седеть Юрген после тяжких раздумий сменил полувоенную форму нажесткий мундир жандарма, целиком вверив себя новой судьбе.
Но он никак не мог предположить тех ужасов, которые увидит вскоре. И уж меньше всего он предполагал, что может и сам оказаться мишенью для той силы, в которую поначалу так опрометчиво, так слепо поверил.
Именно обо всем этом думал он, сидя с удочкой в Первой Баравухе, куда наезжал по хозяйственным делам, перепоручал их своим подчиненным, а сам украдкой выкраивал время для любимого занятия
Утро в тот день выдалось тихое, вода, что называется, замерла, сияя гладчайшей своей поверхностью, — как будто ни войны кругом, ни горя, а одна весенняя благодать. Юрген наслаждался тишиной и покоем
Он не удивился, когда у кромки водоема появилась русская женщина лет тридцати. И дорога из Полоцка в Первую Баравуху, и сам населенный пункт тщательно охранялись, поэтому повода для опасений не было. К тому же в последнее время страх перед партизанами ушел у фельдфебеля на второй план; значительно большим был страх перед Фибихом.
Женщина сделала к нему несколько шагов, и Юрген понял, что она хочет заговорить. Совершенно, казалось бы, не к месту, некстати вспомнились ему наставления гестаповца о возможных попытках Дорохова вновь встретиться с ним, и Юрген забеспокоился, спросил первым:
— Что вам нужно? Вы что-нибудь ищите?
— Господин офицер рыбачит… — томно проговорила женщина, внешне ничем не похожая на представления Юргена о партизанах. — Я подумала… мои брат был рыбаком. Я вот хотела продать крючки. Все равно теперь ему уже ничего не нужно. Господни офицер не купит? — Она держала на ладони коробочку, в которой знакомо поблескивали крючки и блесны.
— О! — Юрген от души обрадовался. Здесь, вдали от дома, он испытывал большой недостаток в рыболовных принадлежностях. Он взял коробочку, с удовольствием принялся перебирать содержимое. — Сколько это стоит?
— Вот уж не знаю. — Женщина кокетничала. — Здесь этого добра немного. Но у меня есть еще. Скажите сами. Если вам нужно немного, я могу подарить.
— Нет, нет, — запротестовал Юрген. — Мне нужно больше, я куплю у вас все. Когда и где мы увидимся?
…Отношения Гали и Юргена медленно, но неуклонно развивались. Они уже несколько раз встретились в Полоцке, провели три вечера в кафе для немцев, куда гитлеровцы могли приглашать «своих дам». По совету Ани, Галя не спешила приглашать Юргена к себе в гости, вела себя вполне прилично, как и подобает девушке из хорошей семьи, да и фельдфебель оказался на редкость галантным, не нахальным кавалером, был с нею вежлив и предупредителен.
Из его полунамеков и невольных сетований на жизнь складывалась картина, дополнявшая облик фельдфебеля, довольно точно нарисованный Дороховым. К тому же он сообщил Гале об одном небезынтересном факте.
На днях к вдовцу-фельдфебелю должна была приехать его дочь, которую, как выяснилось, он не приглашал. Юрген говорил об этом с большим беспокойством, из чего можно было заключить, что он подозревает здесь инициативу Фибиха — очевидно, гестаповец имел какие-то планы, и дочь Франца должна была сыграть в них роль своеобразного заложника. Если это так, то более мерзкое, более каверзное испытание трудно даже придумать.