Не успела еще закрыться дверь, как жандарм нетерпеливо спросил:
— Где моя дочь?
— Давайте сначала познакомимся. Я — командир партизанского соединения Прудников. Можете не называться, я знаю вас: фельдфебель Юрген Франц, не так ли?
— Где она? — повторил Франц, с трудом владея собой.
— Уверяю вас, в полной безопасности.
— Чем вы можете подтвердить? Это всего лишь слова.
— От вас я тоже пока что жду лишь слов. Правда, разумных и искренних. Не хотелось бы торопить вас, но дорога каждая минута. Пребывание здесь смертельно опасно не только для меня, но и для вас. Чем быстрее мы поймем друг друга…
В горячечной какой-то спешке он перебил меня:
— Как мы можем понять друг друга? Идет война, смертный бой.
— И в этом бою, — подхватил я, — вы готовы растерзать младенца, сжечь беременную женщину, выколоть глаза старику? Так, что ли?
— У вас нет основании обвинять меня в этом, — повысил он голос, впрочем, тут же поправившись: — Лично меня.
— Вот, вот, — согласился я. — В этом мы и хотели бы убедиться. Я от души надеюсь на вашу искренность. А выводы, к которым мы придем вместе с вами, определят наши дальнейшие совместные интересы.
Жандарм помолчал, усмехнулся:
— Понятно! Вы захватили в плен мою дочь и теперь будете шантажировать меня.
— У нас мало времени, Юрген, — ответил я. — Но придется потратить его и на то, чтобы объяснить вам несколько очевидных истин. Слово «шантаж» не имеет ничего общего с нашей работой. Оно — из лексикона ваших начальников, ими, а не нами, этот способ взят на вооружение. Уверен. у вас еще будет возможность убедиться в этом окончательно.
— Зачем же вы взяли в плен мою девочку? — горько, с упреком спросил он. — Она еще только начала жить. Она не солдат, не офицер, она не воевала с вами.
— Вот именно, — сказал я, понемногу теряя терпение. А те, кто лежат во рвах вокруг Полоцка, воевали с вами? Дети! Женщины! Старики!
— И потому вы решили отомстить…
— Плохо же вы знаете русских людей, сказал я. — Но не об этом сейчас разговор.
— О чем же? — В поблескивающих глазах жандарма то появлялась, то угасала надежда.
— В том, что я хочу помочь вам, — сказал я. — Но, пожалуй, на слово вы мне не поверите. А если я скажу, что вашу дочь взяли в плен не мы, а Фибих? А мы освободили ее из этого плена! Вы потребуете доказательств? Пожалуйста! Вот они! — Я протянул Францу письмо дочери. — Надеюсь, вы узнаете почерк?
Он читал жадно, торопясь, потом скомкал листок, склонил голову, снова развернул письмо, разгладил и теперь прочел медленно, шевеля губами. На глазах фельдфебеля появились слезы, и ему стоило немалого труда взять себя в руки.
— А дальше? — спросил он. — Что будет с ней дальше?
— Если хотите, — ответил я, — мы завтра же переправим ее к вам.
— Сюда? В Полоцк? — Он не на шутку испугался. — Только не это! Здесь Фибих, он не упустит такой возможности. Может быть, лучше переправить ее обратно в Германию?
— А что, там Фибих не найдет ее? — резко спросил я, — Или Фибих, или его коллеги.
— Вы правы, — грустно сказал он, помолчав. — Бог знает, что происходит. Неужели моей дочери безопаснее быть у врагов Германии? Ничего не понимаю!
— Не мелите чепуху, Юрген! — рассердился я. — Мы враги гитлеризма, а не Германии. Германия — это народ, а не вермахт. Вы прекрасно знаете, как много немецкого народа находится в концлагерях. Знаете, сколько среди них запуганных либо таких, как вы, заплутавших в трех соснах фашизма.
— Вы надеетесь победить в этой войне? — внезапно спросил Франц.
— Наша надежда — объективная истина, — без задержки отвечал я. — И в ней вы убеждаетесь даже у себя в тылу. Машина уничтожения человечества не однажды буксовала на землях России. Тот же конец ждет ее и на этот раз.
— Что вы хотите от меня? — устало поинтересовался он, немного успокоившись и глядя мне прямо в глаза.
— Хочу, чтобы вы приняли участие в борьбе за счастье вашего народа, за счастье дочери, наконец.
— Странно все это выглядит, — сказал Юрген. — Очень странно. Все немцы воюют на фронтах, а вы предлагаете мне поднять оружие против них,
— Во-первых, не претендуйте на исключительность, — остудил я его пыл. — Оружие против Гитлера подлинные, настоящие сыны немецкого народа подняли давно. Подчеркиваю — против Гитлера и гитлеризма. А во-вторых…
— И все же — чего вы хотите? — не дослушав, устало повторил он.
— В общечеловеческом смысле, как и все люди, я хочу скорейшего окончания войны и установления мира на земле. Хочу, чтоб перестала литься кровь, перестали страдать и умирать люди. Разве вы хотите не того же?