Но главное — каков молодец! — это он организовал городскую полицию ОД и не препятствовал потом передаче ее отдела в СД. Это он, наконец, организовал школу ОД по борьбе с партизанами и теперь лично руководил действиями ее выпускников при карательных экспедициях.
Или взять шефа ГФП Леона Майзенкампфа! Какую разветвленную агентуру создал он в районе! Сколько интереснейшей информации поставляют его люди! Сколько коммунистов, бывших командиров Красной Армии и просто противников «нового порядка» выявлено и уничтожено с его помощью! А его теория получения сведений от населения без прямой вербовки! Он так и говорит: от агента, который желает выслужиться и потому обязан доносить, либо немногого добьешься, либо услышишь ложь. А вот при умелой и умной беседе от совершенно постороннего человека можно получить ценные и куда как полные данные по интересующему тебя вопросу. А как он владеет русским языком! Как умеет перевоплощаться!.. Вот какими кадрами волен распоряжаться по своему усмотрению оберштурмфюрер Фибих!»
Правда, здесь счастливые думы Фибиха несколько омрачились. С болью душевной он вспоминал о давно мучившем его вопросе. В третьей подобной службе — в городской полиции ОД — начальником был некто Медведев. Этот даже элементарную охрану объектов организовать не мог. То тут, то там у него прямо под носом партизаны совершают дерзкие диверсии. А он расторопен только при облавах на базаре, да и то вместо проверки документов больше занимается грабежом. Нет, не такого подручного мечтал Фибих видеть на этом месте, а «настоящего человека», истинно преданного идеям третьего рейха. Разумеется, он уже рекомендовал Вюрцу найти такого, но пока что подходящей кандидатуры не было. Фибих понимал, что это дело не такое уж простое — на службу к ним шли люди, чьи репутации никак не назовешь безупречными.
«Но и не привлекать же для исполнения этой должности первого встречного на улице!
Да и что это, черт побери, за улицы? Город словно вымер! Те немногие люди, что отваживаются появляться, ходят опустив глаза, и только пьяные бездельники полицейские нарушают эту кладбищенскую тишину.
Нет, «настоящий человек» непременно должен проявить себя сам, должен доказать свое право занимать должность начальника городской полиции», — думал Фибих и успокаивал себя надеждой, что такой человек рано или поздно отыщется.
Фибих был прав — с самого начала оккупации Полоцк являл собой весьма неприглядное зрелище. Полуразрушенный после массированных бомбежек и артобстрелов войск армии вермахта, он оставался в руинах, которые никто не разбирал. Исключение составляли несколько центральных улиц, где располагалось командование немецких войск. А главное — над всем незримо витал призрак партизан, и мрачная тень страха, будто каинова печать, лежала па городе.
Несколько оживленнее выглядел базар, куда людей гнала надежда раздобыть что-нибудь съестное, где обжились вписавшиеся в «новый порядок» спекулянты, где вопиюще соседствовали нищета большинства и относительная, по условиям военного времени, роскошь немногих.
К этому клану немногих относился и Альберт Околович, сын кулака, кассир одной из местных городских артелей. Молодой, но довольно представительный человек, с лицом, которое смело можно бы было назвать приятным, если бы не странный взгляд — скользящий, не останавливающийся ни на чем. За этот взгляд его инстинктивно не любили сослуживцы. Впрочем, он и сам не навязывался к ним в приятели, памятуя излюбленное свое правило: человек человеку — волк.
Сейчас он шел, разглядывая оккупантов не только без особого страха, но и с тайной мыслью прикидывая, какую выгоду лично для себя он может извлечь из контактов с новыми людьми. Он знал, что на случай каких-либо ocлoжнeний или просто подозрения со стороны немцев у него найдется достаточно убедительный документ — справка о судимости за контрреволюционную агитацию и пропаганду, которая и поможет ему выпутаться из любой ситуации.
Когда еще до войны его схватили за руку с поличным — кипой антисоветских листовок, то суд, учитывая молодость обвиняемого, ограничился довольно мягким приговором — четырьмя годами лишения свободы Срок вышел, и более года Околович вел себя тихо, лояльно. Однако теперь — именно теперь, с приходом оккупантов! — эту справку он подкрепит признанием, что ни на минуту не переставал ненавидеть Советскую власть.
Вне сомнений, немцы поверят ему. Но он плохо представлял себе, что будет дальше, опасаясь, как бы не случилось худшего — чего доброго, дадут в руки винтовку, скомандуют — и вперед на фронт, удовлетворять такую неуемную жажду мести, сводить счеты с Советской властью. Такой поворот дела его не устраивал. Поэтому и бродил бывший кассир день за днем по улицам Полоцка, надеясь на особое везение или удачу.