— Успокойся, Иван Иванович, успокойся, — посоветовал Федько. — Присаживайся к столу, не спеша обсудим обстановку и примем совместное решение. А куда ты считаешь нужным направить войска?
— Считаю целесообразным вести наступление в направлении на Кавказскую — Тихорецкую с последующим ударом на Екатеринодар. Если кадеты поколотят нас, будем пробиваться на Царицын, к десятой армии. У них есть базы боевого снабжения.
— Согласен. Целиком согласен! — воскликнул Кочергин. — Мы не удержимся в восточной части Северного Кавказа. Местное население настроено враждебно. Там мы не достанем ни хлеба, ни патронов. И в тылу у нас будет голодная и холодная степь. Путь на Царицын в сто раз короче и вернее, чем на Астрахань.
— Значит, идти дорогой Жлобы, — как бы подытожил разговор Федько. — И Жлоба явился в Царицын вовремя и оказал огромную услугу десятой армии. Однако не надо забывать о том, что Сорокин объявил Жлобу вне закона…
— Он и нас объявит вне закона, — горько усмехнулся Матвеев. — Его холуй Гайченец в момент сварганит бумажку, а Сорокин подпишет и разошлет по всем частям. Я не могу выполнить явно преступный приказ. Поеду в Пятигорск и докажу членам Реввоенсовета, что они ошибаются. Поймут. Ведь свои ребята…
— И ты жестоко поплатишься. Сейчас Реввоенсовет наводит строгую дисциплину. Надо выполнять приказ, памятуя о том, что обстановка может резко измениться. Эсер-авантюрист Сорокин рано или поздно столкнется с коммунистами Полуяном, Крайним и Рубиным.
— Боюсь, что будет поздно, — сказал Матвеев. — Надо спешить. Из Пятигорска сообщу, как повернется дело.
Матвеев порывисто пожал друзьям руки и торопливо вышел из штаба.
Кочергин свернул карту, встал:
— Я поеду с ним.
— Нельзя этого делать. Обратно не вернешься.
— Так что же, я должен отступать? Отдавать кадетам кровью завоеванное? Этого нельзя допустить.
— Пока будем отступать. А потом снова пойдем вперед… Я постараюсь связаться с Орджоникидзе. Сейчас он во Владикавказе. Ну, держись, не хандри. Почаще позванивай. И будь осторожнее.
Федько старался казаться жизнерадостным, но сердце щемила нарастающая тревога. Подчиняясь приказу Реввоенсовета, командующий 1-й колонной Федько стал отводить войска с рубежа реки Лаба на позиции по реке Уруп.
Вечером 9 октября к Федько приехал бледный, очень расстроенный заместитель командующего Таманской армией Марк Смирнов и сообщил:
— Беда, товарищ Федько. По требованию Сорокина арестован Кочергин. Да и Матвеев что-то задерживается…
— Сорокин их ненавидит. Поставит к стенке. Надо выручать. Поехали в Реввоенсовет. Поговорим с Полуяном и Крайним. Добьемся освобождения…
В дороге Федько думал лишь о том, как убедить членов Реввоенсовета отменить приказ об аресте преданных революции, любимых бойцами командиров. А может быть, их уже нет в живых. Сорокин постарается поскорее избавиться от популярных в армии, трезво и правильно оценивающих обстановку военных начальников. Кто знает — может последовать приказ и об аресте «заступников», как нарушителей дисциплины…
Федько и Смирнову удалось убедить членов Реввоенсовета в том, что арестовывать командующего Белореченским фронтом Кочергина нет надобности.
Только один Сорокин требовал расстрела Кочергина во имя укрепления порядка в армии.
Реввоенсовет принял решение снять Кочергина с должности командующего Белореченским фронтом и направить в кавалерию командиром сотни.
Осунувшийся, бледный Кочергин горячо поблагодарил друга:
— Сегодня ты спас мне жизнь. Я этого никогда не забуду.
— И приобрел заклятого врага, — сказал Федько.
— Ты здесь не задерживайся. От сорокинских молодчиков всего можно ожидать.
— Беспокоит меня Матвеев. На редкость прямой и резкий человек. Что думает, то и скажет. А Сорокину это на руку…
Опасения Федько подтвердились. По требованию Сорокина командующий легендарной Таманской армией Иван Иванович Матвеев был расстрелян. Об этом Федько узнал, получив приказ Реввоенсовета от 11 октября 1918 года. Не скрывая горечи и возмущения, сказал своему заместителю Ивану Богданову:
— Нелепая, чудовищная смерть. Могли снять с должности, отправить в распоряжение Реввоенсовета Южного фронта, но расстреливать без суда и следствия — произвол, вопиющая несправедливость. Как скоро забыли, что Матвеев шестьдесят тысяч бойцов и беженцев по вражеским тылам провел и от смерти спас. Убили моряка-черноморца, старого революционера. Представляю, какое негодование, какую ненависть к Реввоенсовету вызовет в Таманской армии весть о расстреле Матвеева.