Пока, застегивая на ходу полукафтанье, а второй рукой прижимая к богу еще не навешенную саблю, спешил к нему Плешков, Степан Дмитриевич оглядел урядника. Большеголовый, с круглыми лягушачьими глазами, по которым беспризорником пробегал огонек участия ко всему слабому, Плешков походил на разжиревшего головастика. Любого другого на его месте Аржанухин распек бы, не дав молвить и слова, но его любил.
— С каких пор с разбойниками задружил? — сурово спросил есаул, вместе с тем крепко пожимая пухленькую ручку урядника.
— Какой… К шабру-то в гости хаживать надо, а я у форпоста — что телок у матки.
— А говорят, верст за сорок заносишься? Был?
— Никак нет. Не орел таки круги кружить. Возля форпоста.
— Возле… А с Крышбулатом Муфановым знаком? — наступал Аржанухин.
— Видался.
— Так уличает он тебя. Наезжал ты к нему.
— Будто?!
— Ты не прячь хвост! Было — ответствуй: было. И глаза-то держи.
— Никак нет, Степан Дмитрии, — дрогнувшим от обиды голосом ответил Плешков.
Они вошли в тень камышиного навеса. Аржанухин опустился на лавку, расстегнул верхнюю пуговицу мундира. Плешков, было присевший, передумал и остался на ногах. Какое-то время Аржанухин молча, насупившись, разглядывал ноги урядника с закатанными до колен шароварами, в липкой глине.
— Глиномялом стал? Смотри, Петр Андреевич, саблю не втопчи.
— Для общества решили смазать… Тут казаки изрядную глинницу сыскали.
— Ну, ну…
Не по своей охоте пытал урядника есаул Аржанухин. От начальства спустили ему проверить рапорт коменданта Илецкой Защиты майора Юркова, в котором тот извещал, что киргизцы, кочующие за рекой Илеком, ежедневно приносят ему жалобы на казачьего сотника Ситникова и урядника Плешкова, которые будто бы делают обиды и отбирают накошенное сено.
Еще в Оренбурге, а вернее, на Меновом дворе, где Аржанухин отыскал Муфанова, киргизец уверял, что с Плешковым у него был калмык и башкирин. Но когда был спрошен есаулом, узнает ли тех помянутых людей, и получил предложение ехать посмотреть команду, тогда Муфанов сознался, что не узнает, а потом стал жаловаться на урядника Плешкова в неотдаче им взятых в прошлом году десяти рублей.
— Часом, не держишь чего киргизского? — глядя в добродушное лицо урядника, добродушно спросил есаул.
Плешков пожал плечами:
— Никак нет…
— Ну, передохнули… Пойдем, кордон спрошу, — опершись обеими руками об колени, Аржанухин стал подыматься. Плешков снова пожал плечами.
Подошли к общественным помочам. Казаки еще дружно месили глину.
— Здорово, господа казаки! — Аржанухин вгляделся в лица, стараясь распознать, из каких станиц нынче в страже на Мертвецовском.
— Здравия желам!! — дробно отозвались месившие.
Аржанухин постоял, посмотрел работу. Отошел к остову будущей станичной избы. Вернулся.
— У киргизцев сено сгребли?!
Чавканье переступающих в рыжем студне ног прекратилось. Поправляя папахи, казаки выбирались из ямы. Уже по тому, с какой пристальностью они разглядывали сползающую к ступням желтеющую под высушивающим ветерком жижу и бросали взгляды на стоящего в сторонке Плешкова, Аржанухин сообразил, что сено взято.
— Что ж вы, кобели блохатые, вконец оленились?! — есаул быстро багровел.
— Дозвольте пояснить? — подхрипший голос Плешкова заставил Аржанухина метнуться к нему.
— Ну, урядник?!
— Команды трех форпостов, коих сотник Ситников начальник, производили покос за Илеком…
— Ну?! Ну и что?
— Дак киргизцы столь близехонько от наших покосов закашивали траву, что волей-неволей казаки обсчитались и копен десять лишку прихватили.
— Ха-хах-ха… — раскатил Аржанухин. Он, конечно, не поверил, но хоть усматривалось какое-то объяснение.
— Ни сотник Ситников, с которым мы довольно раз ездили на покос, ни я сам в отдальке тем киргизцам косить не возбраняли, но они залазили в непозволительные места…
— И в потере виновны сами? — утирая заслезившиеся глаза, докончил Аржанухин.
— Сами, — кивнул урядник.
Ночевать Аржанухин уехал в Илецкую Защиту. Там, имев беседу с Ситниковым и плотно отужинав у коменданта Юркова, он сел писать рапорт, в котором главный вывод заключался в нужности все три форпоста, прилегающие к Илецкой Защите, равно и резервную команду, не выводя из команды кордонного командира, подчинить Иледкому коменданту, у которого пока лишь рота команды, из-за чего он затрудняется и в порядке по крепости нужном, и в окружности оной. Будучи же начальником форпостов и резервной команды, почасту случающиеся жалобы киргизцев и казаков сможет удобно решать, не обременяя, как ныне, Военного губернатора и Пограничную Комиссию.