Каждый прикидывал, как станет выбираться, если и на этот раз начальство кинет их с пустыми руками. Недавняя трудная жизнь казалась теперь прозеванным счастьем. Все ждали выхода майора Подгорнова.
Занимаемый комендантом дом был старой казенной постройкой. На высокий, сложенный из серо-бурого плитняка фундамент накатали толстенные бревна еще солдаты первого здешнего гарнизона, хотя сама комендантская должность учреждена в крепости Рассыпной указом Военной коллегии лишь в 1807 году. Не тронула дом пугачевская поземка, не тронули другие беды. Время щипало его, свистело над ним, он морщился, кривел, но до сих пор стоял прочно, важно. Ныне в нем располагался майор Подгорное, отправляющий с окладом в 400 рублей годовых комендантскую должность. Здесь же, с отдельным входом, скрипела пером канцелярия.
На крыльцо Подгорнов вышел при полной форме и сабле. Кругом задвигались, и Василисе показалось: чуть впереди мелькнула пушистая борода свекра. Протискиваясь к нему, она сбоку почувствовала Василия. Мгновение, пока казак не скрылся за спинами подавшихся вперед станичников, Василиса любовалась свежеостриженным по казацкому фасону затылком. Прошла по телу мелкая дрожь. Споткнувшись, она качнулась в сторону. Кто-то, налетая сзади, грубо обругал:
— Нашла место юбками трюхать… И кто пустил.
Василиса остановилась. Внутри что-то оборвалось.
Как только ни скрывала, ни обманывала себя, будто идет на сход повидать свекра, его только, а вот не справилась… Растерянно поискав старика, умерив наконец звон в ушах, услышала коменданта. Прижатый к крыльцу плотным полукольцом, он говорил сухим, будто выстрел, голосом:
— …Я сообщу высшему начальству о пожаре. Вы же просите о позволении вырубить леса… — Казаки, боясь лишний раз перемяться с ноги на ногу, слушали. Наконец, взглянув на стоящего поодаль станичного атамана, комендант докончил: — Будем решать по каждому. — Отвернувшись, указал писарю: — Пиши: «Погорельцы». Ниже: «Атаману четырнадцатого класса Лазареву Ивану». Отступи и графи на весь лист три столбца: под бревна, кряжи и слеги. Итак, Лазареву… Сколько тебе?
— Это… ить… Бревен — дак с пару сотен… Натеснился уж… Слег этих, ну, вполовину, а полсотней кряжей аккурат бы обошелся. — Атаман полагал обстряпать дело втихаря и теперь кидал взгляд с коменданта на казаков. Подгорнов молчал.
— Так и занесть, ваше благородие? — поднял голову писарь.
— Поставь ему: бревен — сто, кряжей — тридцать, слег — сто. Будет довольно. Следующий?
По толпе, от края на край, прошла волна. Наконец кто-то вышагнул к столу.
— Есаул Волоцков.
— Сколько?
— Нужда есть…
— Сколько?!
— По десятку дюжин.
— Ну, казаки… Эдак на вас пней не хватит. С такими аппетитами плюгавого колка обыскаться будет. А лес не трава — на тот год не встанет, — искренне удивился запрашиваемому комендант. — Для сих мест непозволительно столько. Занеси ему: семьдесят, девяносто и сто. Дальше кто?
— Сотник Егор Свиридов, ваше высокоблагородие.
— Сколько просишь?
— Погорел вчистую…
— По восемьдесят в графу. Следующий!
— Приказный Ермолай Рубилкин.
— Казак Чумаков…
— Малахов…
— Сухов…
— Бабкин…
— Нет, ты посмотри на них! Да брось перо, брось! Гляди: все своей мохнатой шапкой прикрыть готовы!
Казаки, особенно успевшие увидеть себя занесенными писарской рукой в бумагу, завеселели. Нашлись охотники и с комендантом пошутить. Соглашались казаки, что не им бога гневить, худое на майора возводить. Взять в ближних Нижне-Озерной и Татищевой: не коменданты — звери! Казаки, вроде ямщика, наколовшегося на бывалого ездока, понявшего, что надувной цены не взять, волей-неволей сбавили запрос. Запись пошла дружнее.
— Мануйлов Афон…
— Чикалов Антон…
— Давыдов Василий…
— Тулаев Филипп…
— Рубцов Тимофей…
— Волоцков, Сатчиков, Ломакин, Кузнецов, Лебедкин…
Теперь, не спуская глаз со свекра, Василиса добралась до него. Выставив бороду, старик уже буравил ее взглядом. Заговаривать, по всему, не собирался. Василисе захотелось отвернуть назад. В другой случай ни за какие ковриги не пошла бы к Лебедкиным…
Всякий раз встречаясь с ней, старик плевал в пыль, а старуха прижимала к губам угол платка: то ли боясь заругаться, то ли борясь с желанием позвать сноху, приласкать. В глазах казачки всегда замокали слезы. Василиса понимала ее чувства, но что поделать, коли так поворотилась жизнь?!
Старик пружинился, вот-вот взметнет. Василиса следила, как ворочался за щеками его язык, соскребая с сухого неба слюну. Белая пенка уже светилась между губ. Непроизвольно отступив, вдруг с не подозреваемой в себе злобой Василиса бросила: