Фобия
Мать - Бог в глазах ребёнка. Сайлент Хилл, 2006
1
Полная луна выскользнула из-за горизонта и застыла на небосводе. Изредка заслоняемая бегущими мимо цепочками чёрных облачков, она сияла ярко и сиянием своим охватывала всё, что только мог различить взгляд. Лес по правую руку переливался серебром, растеряв с наступлением сумерек обычный изумрудный оттенок. На широкой утоптанной тропе по левую - различим был каждый въевшийся в песчаник камешек и уместившийся у обочины цветок. Покосное поле впереди, полностью заросшее луговой травой, идеально ровное - без единого пригорка или ухаба - при свете луны казалось океаном. Время шло, и порой налетал вечерний ветерок - тогда по полю шла вполне океанская рябь, а шум леса сильно походил на спокойную, но неугомонную борьбу волн.
- Женька, ты где? Иди уже домой, зайка!
Парнишка встрепенулся, и наваждение спало: снова просто поле, просто лес и просто ветер. И камней на дорожке больше не разглядеть.
Он спрыгнул с лавки и, скрипнув калиткой, вошёл во двор. Но будто что-то тревожное кольнуло его в спину, Женя потянул носом воздух: он даже не заметил, как пахучий ветерок ссырел и стал отдавать тухлятиной. А ведь это означало лишь одно!.. Мальчик обернулся: вдали, где поле утыкалось в ещё одну полоску леса, появились белые молочные сгустки. И ещё до того, как Женька успел их хорошо рассмотреть, сгустки стянулись в высокую плотную стенку и поглотили собой деревца.
Он почувствовал, как похолодело всё внутри и лёгкая дрожь прошлась по телу.
- Сынок! Быстрее домой, а то Баба-Яга сцапает!
Женя охнул и, стараясь не оборачиваться и ни о чём не думать, понёсся в дом.
В ладной деревянной хатке уже было натоплено так, что воздуха не хватало на вдох - почти весь он разогрелся и превратился в даже не тепло, а настоящий жар. Отец точно скормил печи всю охапку дров прозапас, ещё одна такая же охапка лежала на небольшом стальном настиле у закрытой печной дверцы. Мать зашторивала окна на ночь - мало ли какая бестия заглянет и начнёт смотреть на спящих людей. Отца в хате не было: видно, загоняет скот в хлев и закрывает мастерские на замки. Сюда, на отшиб - хутор, можно сказать, - редко кто заходит, ворьё всякое тут тоже вряд ли покажется, конечно. Но бережёного Бог бережёт.
Женька как вошёл, дверьми ляпнул, вдохнул жаркого воздуха, так сразу к воде припал: схватил кружку и зачерпнул из ведра колодезной водички, набранной ещё в полдень, только до сих пор не нагревшейся, выпил всю, потом зачерпнул ещё и вновь выпил. Ничего вкуснее воды для него не было. Мать улыбнулась, потрепала по голове. К этому времени все лучины были потушены, одна только горела - как всегда перед сном, у его кровати.
- Раздевайся и ложись, сынок. А я пока еду попрячу.
Женя кивнул и, сбросив ботики, на ходу стягивая курточку, поплёлся к шкафу. Там снял с себя тесный гольф и стянутые по поясу жгутом старые отцовские штаны. Мать гремела кастрюлями и тарелками, таская снедь в сени, в холодок. Вот дверь лязгнула, и парнишка вновь остался один. Ложиться совсем не хотелось, и он отодвинул штору окна. Прикрывшись ладонями от назойливого света лучины, уткнулся взглядом в даль. И едва удержал крик в горле. Белая молочная стена едва ли не подпирала забор его двора. Что ж это такое? Неужто оно покроет всё вокруг? А уберегут ли стены тёплой хаты от этой напасти? Женька обернулся и понял, что мама с папой до сих пор на улице где-то. Что ж с ними будет?
Мальчик прислушивался к звенящей тишине. Рвался бежать к родителям, но в последний момент передумывал - храбрости не хватало. А время шло. Отлегло у Женьки от сердца, только когда в сенях послышался тихий говор: чистый, высокий голос мамы и грубый бубнёж отца. Грохнула внешняя дверь, щёлкнул замок. Оба вошли в дом, закрылись - теперь все в безопасности. Скоро и дверь в сени была заперта. Отец сразу скинул боты, толстый тулуп и завалился на кровать. После тяжёлого дня ему ничего не было мило, кроме сна. Мать улыбнулась Женьке.
- Сынок, ты чего не лёг ещё?
Женя сразу юркнул под одеяло. Сначала ткань привычно обожгла холодом - умудряется ведь сохранять стужу, несмотря ни на какой жар из печи, - но скоро тепло схватилось и больше никуда деваться не собиралось. Мать, скинув верхнюю одежду, присела на кровать, рядом; внимательнее осмотрев Женю, положила мягкую ладонь на лоб.
- Почему такой бледный? Заболел? Вот и лоб горячий...
Парнишка не смотрел на мать. Он знал этот её взволнованный тон, чуть поднимешь взгляд - увидишь огромные напуганные глаза, высматривающие любые признаки простуды. Маленько похрипишь или разок кашлянёшь - ещё неделю без шапки, шерстяных носков и толстой куртки из дома не выйдешь. Он не смотрел ещё потому, что глаза были заняты совсем другим: отодвинутая штора зацепилась за подоконник и краешек окна был открыт. Стекло отражало свет лучины, не позволяя разглядеть, что ж творится снаружи. Но стоит только лучине затухнуть...