Чернобородый старик повернулся на бок лицом к женщине и открыл глаза. Веки обнажили белки совсем без зрачков.
- Сирены - дочери Ахелы, страшного морского бога. Не положено их убивать. А коли решишься, пожнёшь последствия. Как это сделал я.
Женщина охнула и умолкла. Служивый тоже не торопился задавать новые вопросы. Он замер недвижим, устремил взгляд в пол и принялся слушать яростный шум волн. Юноша в углу трюма поднялся на ноги, стараясь удержать на плечах соскальзывающее покрывало, и подошёл к старику.
- Дедушка, а расскажи свою историю.
Тот глубоко вздохнул, вновь ложась на спину и закрывая глаза.
- Отчего ж не рассказать? Расскажу... Я сам вот в море ходил. Подолгу. Жил на корабле. Как к порту пристанем, братцы мои на берег - к семьям, а то и просто гулять да веселиться. Удальцы были: жалованье получат и сразу пропьют, - старик хмыкнул и сразу помрачнел. - А я... Я другой. На берег не выходил вовсе, денюшки в мешочек складывал. Сейчас думаю, мне и жалованья не нужно было, лишь бы парус над головой развевался и волны о борта бились...
Служивый прокашлялся и подал голос:
- И что ты на корабле слепой делал? Небось, как сейчас, в трюме сидел.
Женщина не удержалась и прыснула. Старик тоже улыбнулся.
- Ослеп я потом. Ты слушай, не перебивай... Так вот. Побывали мы везде, куда только вода привести могла, нигде не задерживаясь подолгу. И лёг однажды наш путь мимо проклятого острова Анфемоэсса. Тоже спешили, тоже решили срезать. Только шторма спасительного не было. Помню всё, как вчера... Зной стоит страшенный, солнце в зените - видно далеко. И тихо очень: кроме говора нашего и поскрипывания канатов, вообще ничего не слышно.
Старик замолк, будто нечто незримое заткнуло ему рот. Но скоро отдышался и продолжил:
- На горизонте что-то возникло и росло, росло, пока не превратилось в огромный чёрный риф. И в этот момент мы услышали песню. Лёгкую, нежную, едва слышную. Её даже не заметишь, пока не вслушаешься в тишину, не выцепишь из неё незнакомые мотивы. Песня не стоит особняком: вплетается в каждое слово, каждый звук, каждую мысль в голове. Песня окутывает, словно мягким покрывалом, и влечёт... Помню, я просто стоял на носу корабля и смотрел на риф; там, на возвышенности застыла маленькая чёрная точка, и меня тянуло увидеть, что это, прикоснуться, просто немножечко приблизиться. Краем глаза я успел заметить, как рулевой крутанул штурвал, надулись паруса, и мы на полном ходу понеслись к острову. Песня звучала всё громче и громче; риф крупнел, а вместе с ним и точка - теперь это был силуэт, тонкий, изящный. Это была девушка.
Старик скривился и смахнул со лба проступившие капли пота.
- Чтоб сблевать мне ядовитой медузой... Песня сжимала меня тисками, топила в самой грязной морской пучине, уже ничто, казалось, не могло её заглушить. Только я расслышал скрежет. Через силу опустил взгляд и высунулся за борт: старая треснувшая мачта упиралась в бок моего корабля, она выступала прямо из-под воды. Понадобилось ещё несколько минут, чтобы страх смерти пересилил сковывающую меня хватку. И в тот самый момент, как я увидел проступившее под толщей воды, усеянное гнилыми обломками дно, я схватил мушкет. Зарядил его непослушными руками и вскинул, целясь прямо в силуэт. Помню длинные светлые волосы, обнажённую грудь и огромный, длинный рыбий хвост. Я зажёг фитиль и закрыл глаза. Грохнуло так, что заложило уши. Как отошло, песни уже не было слышно. Лишь тишина, а я так и стоял, зажмурив веки. Прошло одно мгновение, и море застонало, ветер скорбно завыл, ускорился, аж паруса затрещали. Корабль уже нёсся на смерть. Никто, абсолютно никто не смог бы сбить его с курса. Я... Я захотел посмотреть, что творится вокруг: открыл глаза. Ничего не изменилось. Темнота. Как бы я не тёр веки, как бы не вертел головой, как бы не подбирал слова для молитвы... Вокруг была темнота. Скоро дно корабля заскребло о землю, меня толкнуло, и я перестал понимать, где нахожусь и жив ли вообще.
Старик умолк и задышал часто. Ругань снаружи не стихала, как и буря. А в трюме, до этого казавшемся самым безопасным местом, повисла тревога.
Служивый вздохнул и глухо, будто что-то сдавливало ему горло, проговорил:
- Ты живой, а значит выбрался с Анфемоэсса. Я хочу услышать, как ты это сделал.
- Как я это сделал... - чернобородый старик задумчиво повторил. - Я долго думал над этим. Ахела забрал всех в тот день, а меня оставил. Наверное, чтоб помучился.
Женщина вновь осенила себя крестным знамением.
- Ахела, Ахела, Ахела... Отчего ж ты его поминаешь? Богов-то много языческих.
- Богов много - хозяин морей один. Да и его дочь это имя произнесла.