- Бог мой, поперхнулся, - выдавил он, прокашлявшись...
- Что случилось? - спросил я, пораженный переменой, происшедшей с герром Бауэром.
- Н-нет, ничего, Фриц. - Он овладел собой, попытался поднести стаканчик с пивом к губам, но поставил его на место - рука мелко подрагивала. - Какая необыкновенная у вас брошь.
И тут на меня как озарение нашло. Я вдруг с замиранием в неясном предчувствии сердца понял, что в один момент вывело благодушного и спокойного, уверенного в себе и озабоченного лишь торговыми делами и своим здоровьем Бауэра из себя... Брошь! Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы хозяин дома едва не отдал концы, поперхнувшись пивом. Меня это озадачило. Конечно, брошь превосходна, но не настолько же, чтобы реагировать столь странным образом...
- Подарок отца, - к своему стыду я не нашел ничего лучшего, как солгать. Меня можно понять - ведь если признаться, что я без спроса взял чужую вещь, это может быть истолковано превратно. А репутация среди людей, исповедующих протестантскую веру - это капитал.
- Отца... - как-то дергано закивал Бауэр, пряча глаза. - Понимаю, понимаю...
В один миг непринужденная атмосфера исчезла, в комнате повисло нервное напряжение. Густав Бауэр, казалось, по-прежнему был предупредителен и словоохотлив, но я чувствовал, что его что-то гнетет. О причинах этой перемены можно было только гадать. Я понимал лишь, что произошла она после того, как он увидел эту злосчастную брошь.
Остаток вечера был испорчен, так что я испытал облегчение, когда, сославшись на дела, встал из-за стола и распрощался.
Идя по улице, я ощутил какое-то неудобство. Будто мурашки побежали по спине. Это было чувство упершегося в затылок чьего-то пристального взгляда...
Пройдя пару десятков метров, я не выдержал, придержал шаг. Резко обернулся.
Железные ставни крошечного окна были распахнуты. И в самом окне я увидел силуэт. Герр Бауэр напряженно смотрел мне вслед.
* * *
Я был разбужен переливчатым колокольным звоном. В Багдаде меня будил голос муэдзина. Здесь - разноголосица колоколов. Звон был куда приятнее для слуха... Но только не для человека, который намеревался хорошенько выспаться.
Звон шел со всех сторон. В каждой из трех тысяч московских церквей было минимум пять колоколов, так что можно представить, какой фантастический звук плыл над утренним городом.
Солнце с раннего утра щедро делилось своим теплом. Люблю солнце. Может, и не так уж не правы были древние, когда утверждали, что великое светило наполняет каждую тварь земную жизненной силой. Действительно, когда после долгой зимы и хмурого неба одаривает оно нас своими ласковыми лучами, возвращаются забытые желания и стремления, хочется жить без конца, хоть миллион лет. Поэтому настроение у меня вновь было светлое, напрочь забыт неприятный осадок от вчерашнего разговора с герром Бауэром Солнечный свет имеет обыкновение развевать по ветру вечерние страхи и неприятности. Сейчас мне казалось все произошедшее вчера неважным, незначительным. Мало ли у кого какие странности. Каждый человек имеет право на причуды, а также на то, что ему не будут напоминать о его мелких недостатках.
День для меня, как обычно, начался с утренней молитвы, в которой я просил у Бога удачи в моих начинаниях. А день обещал быть напряженным. Я честно строил планы, которые просто обязаны были принести мне успех.
Приведя себя в порядок, я направился по делам. Первый мой визит был к герру Зонненбергу.
На улицах была толчея. Скрипели по деревянным настилам улиц телеги. Спешили по своим делам люди - москвичи предпочитают ходить пешком, притом ходят очень быстро. Служивый люд передвигался верхом, равно как и вся знать. Для знатных людей считалось приличествующим ехать верхом, и даже когда они шли пешком, многочисленные слуги вели за ними коней. Экипажей, ведомых, как правило, одной лошадью, было не слишком много, большей частью в них ездили дородные, богато одетые женщины.
- Разойдись! - проревел извозчик, гоня куда-то свой экипаж, на меня брызнула лужа.
Вслед ему понеслась забористая ругань.
Протряслась по бревнам богатая, запряженная шестью лошадьми карета - это ехал кто-то из князей. Много было русских в европейской одежде, гладковыбритых - результат действий царя Петра, жестоко насаждающего западные порядки.
Я позавтракал в гостином дворе в окаймленном белокаменной стеной Китай-городе, потом нашел конторку герра Зонненберга. Он, видно, с раннего утра был на месте, парик его сполз на затылок. Купец, меряя шагами маленькое помещение, диктовал писцу, который, высунув язык, писал гусиным пером в толстую амбарную книгу:
- Получено одиннадцать собольих мехов по три рубля за штуку...
Мне он обрадовался.
- Через полчаса нас ждет князь Одоевский... Вы должны произвести на него впечатление, герр Эрлих.
- Я постараюсь...
Князь Яков Никитович Одоевский проживал тут же, в Китай-городе. Эта часть Москвы достаточно значительно пострадала от последнего пожара, поскольку все здания здесь были каменные. Но просторный дом князя, располагавшийся неподалеку от Греческого двора, почти не пострадал. Он был наполнен прислугой, большинство из которой что-то делали по хозяйству, но, как я сразу оценил, в основном имитировали бурную деятельность, как это любят делать слуги в любом конце земли.
- Егорка, к барину пришли, - завидев важную делегацию, крикнул молоденький босоногий слуга с хлюпающим красным носом,
- Вот холера! Сейчас, - прокричали у ворот.
К моему удивлению, нас встретил у ворот гладковыбритый привратник в камзоле и ливрее, и видно было, насколько тяжело пребывать ему в таком виде. Да и вообще смотрелся он карикатурно.
Внутри убранство дома было богатым, европейским, вниз вела широкая мраморная лестница. Поговаривают, еще двадцать-тридцать лет назад подобных строений здесь не было и в помине, москвичи, даже самого знатного рода, ютились в тесных, закопченных строениях, пользовались неудобной мебелью и утварью - в общем, жили как и тысячи лет назад их предки. Но в последнее время русские распробовали вкус цивилизации, и, кажется, многим он понравился. Поговаривают, что царь Петр, строя новую столицу на Севере, грозит превзойти даже Париж... Посмотрим...