— Я всего лишь выполняю свой долг, — ответил я сухо, сделав над собой усилие, чтобы не нахамить в ответ. Все же женщина только что потеряла сына, может не вполне понимать, что говорит. А еще мне стало стыдно, что я так и не узнал толком того паренька. Видно, слишком высоко летаешь, ингирвайзер, если нет тебе дела до таких вот восторженных мальчиков… Но, пожалуй, пора и откланяться, похоже, мое присутствие раздражает анью Арьяз хлеще, чем красная тряпка быка.
Я поднялся из кресла и вежливо кивнул всхлипывающей женщине.
— За компенсацией можете явиться в любой день в ратушу. Спросите секрета…
Мятый платок полетел на медвежью шкуру, покрывающую пол.
— Нам не нужны унизительные подачки! — взъярилась женщина. — Лучше эти деньги нищим в Храм отнесите! Семейство Арьяз способно само о себе позаботиться!
— Хорошо, — холодно сказал я, чувствуя, что сочувствие к этой женщине тает во мне, словно снег под солнцем. — Но вы должны написать отказ.
— Вонючие бюрократы, — прошипела анья. Вскочив на ноги, подошла к столу и яростно затрясла колокольчик. На звук пришаркал старик-слуга, и хозяйка велела тащить письменные принадлежности. Спустя пять минут злобного молчания, прерываемого лишь скрипом пера, мне в руки сунули документ с размашистой подписью. Я проверил написанное и, дойдя до конца, почувствовал, как во рту стало горько.
— Простите… — Я с трудом сглотнул вставший в горле ком. — Вас зовут Дора Энхель-Арьяз?
— Да, а что? Энхель — моя девичья фамилия.
У меня помутнело перед глазами. Дорой Энхель звали женщину, которая больше тридцати лет назад оставила меня в городском приюте для мальчиков. Я тяжело сглотнул и стал пристально вглядываться в лицо хозяйки дома. Сам не понимал, что хотел там отыскать, может, что-то знакомое, задержавшееся в памяти с младенческих лет? Тщетно. Не уловил даже сходства с собственной физиономией. Разве что волосы…
Скрипнула дверь, и в зал вошел еще один гость. А вот в нем что-то знакомое было — не знаю чем, но юноша неуловимо напоминал меня в молодости.
— Мама, я только что узнал про Альдо! Это… это несправедливо!
— Дорогой! — Анья кинулась навстречу, уткнулась лицом в плечо сыну. Он же стал мягко поглаживать Дору по спине и что-то негромко говорить, прислонившись щекой к макушке матери. Меня он заметил куда позже, растерянно кивнул и снова вернулся к своему занятию. Я почувствовал себя крайне неловко. И от того, что стал свидетелем сцены, не предназначенной для посторонних глаз, и от того, что почувствовал себя лишним в этом уютном семейном гнездышке. Но уйти я почему-то не мог, а только стоял и наблюдал, как жилистая крупная кисть размеренно движется по черному шелку траурного платья.
Наконец, хозяйка дома — я даже мысленно не мог назвать ее матерью — успокоилась и отстранилась от своего утешителя. Увидев, что я все еще стою у столика, вздрогнула. Впрочем, быстро взяла себя в руки, вздохнула глубоко и с надменным видом уточнила:
— Что-то еще?
— Простите, а сколько у вас детей? — спросил я, сам не знаю зачем. И уж тем более не понимая, что хочу услышать в ответ.
Дора нервно дернула щекой, нахмурилась и, бросив на меня короткий взгляд, без промедления ответила.
— Двое. Было…
Что ж, двое так двое. Нутро сковала стужа, и я как никогда почувствовал собственную ущербность. С трудом вышел из оцепенения и даже попытался на прощание быть учтивым. — Еще раз примите мои соболезнования, анья.
— Сеймус вас проводит.
Неслышно появившийся дворецкий, поманил за собой, и, покидая зал, я последний раз обернулся. Женщина снова упала в кресло у камина, и до меня донеслись приглушенные рыдания. Уже в коридоре, принимая из рук Сеймуса пальто, я подумал — плакала ли Дора Энхель, оставляя старшего сына на попечение чужих людей?
За спиной мягко хлопнула дверь, а я, прислонившись к колонне, снова устроил передышку. То ли от пережитого волнения, то ли от болезни, но голова снова закружилась, и мне пришлось долго ждать, пока пейзаж перестанет нестись бешеной каруселью. Да, пожалуй, до службы безопасности мне сегодня не добраться. Я поднял руку и заслонился от света уличного фонаря. Черная пятерня ощутимо подрагивала, а из колен все никак не уходила противная слабость.
Наконец, собравшись с духом и силами, я добрел до ждавшего экипажа. Велел править в торговый квартал, к моей берлоге. В пути несколько раз почти засыпал, а ближе к дому вдруг очнулся от яркой, точно молния, мысли. Альдо Арьяз, убитый страж, он ведь мне братом приходился. Сучий потрох, да если бы я знал о том раньше!
И что бы ты сделал, ингирвайзер? Убрал его с передовой? Нянькался или, наоборот, воспитывал из паренька настоящего мужчину? Или что, бросился бы укреплять родственные связи? Да ты и сейчас-то толком понять не можешь, что по отношению к нему чувствуешь! Скорбь? Или это просто тоска от ощущения собственного одиночества?