– В программке стоит фамилия Даффодил, – сказал я.
– Верно. И Янги – Роза и Кит со своей Спаржей, и эти, с Красным Жаром... Там внизу просто как в клубе. Они сказали, что рады меня видеть.
Еще бы не рады, подумал я. Что за общество без Мерсера?
В председательской комнате стоял большой телевизор, и мы услышали фанфары, прозвучавшие, когда лошади выходили на дорожку, шум толпы и скороговорку комментатора. Конечно, там, на самом месте действия, было бы интереснее, но и это лучше, чем ничего. Скачки транслировали напрямую по всей Канаде и записывали на пленку для остального мира, и комментатор долго распространялся о "растущем международном авторитете канадского скакового спорта" и о том, как Великий трансконтинентальный скаковой поезд пробудил повсюду огромный интерес и принес "немалую пользу Канаде".
Мерсер, который всегда был готов многое сделать для канадского скакового спорта, внимательно наблюдал за предстартовым парадом, во главе которого выступал его жеребец Право Голоса. На экране он казался крупнее, чем тот, настоящий, внизу на дорожке.
– Выглядит неплохо, – сказал он мне. – Я очень надеюсь... – Он умолк.
– По-моему, лучше лошади у меня еще не было. Он самый перспективный. Только сегодня он, может быть, еще не совсем готов. Может быть, для него пока еще рановато. Фаворит – Спаржа. Янгам будет приятно...
Мы увидели Спаржу, которая гарцевала позади Права Голоса.
– Кит Янг узнал, что это Филмер купил – или отобрал – лошадей у Эзры Гидеона. Если бы Кит сегодня утром был здесь, наверху, он бы разорвал Филмера в клочья.
– И сам нарвался бы на неприятности.
– На те же, что теперь у Филмера?
– Грубо говоря – да.
– Да уж, действительно – грубо говоря. Правильное слово.
Он покосился на меня, но больше ничего не сказал.
– Смотрите на лошадей, – мягко сказал я. А не на кровоподтеки, которые уже наливались на моей физиономии.
Усмехнувшись, он принялся смотреть на Красный Жар, под которым и в самом деле словно горела земля, и на Лорентайдский Ледник, цвета которого соответствовали его кличке.
Девять из десяти участников скачки прибыли на нашем поезде. Десятой была местная, ванкуверская лошадь, которую Ануины купили специально по этому случаю. Не такая многообещающая, как Высокий Эвкалипт, но им тоже хотелось участвовать в финальной скачке.
Все владельцы и Нелл, моя дорогая Нелл, смотрели на скачку с застекленной трибуны, спускавшейся вниз из-под окна председательской комнаты, и мы с Мерсером поверх их голов видели, как расставляли лошадей по своим боксам перед стартом и как они понеслись вперед.
– Проехать через всю Канаду, – произнес Мерсер, как будто про себя, ради этих двух минут...
"Через всю Канаду, – подумал я, – через тревогу, и горе, и любовь к сыну".
Право Голоса, стрелой вылетевший из бокса, вырвался далеко вперед.
– Уходит! – тихо простонал Мерсер. Лорентайдский Ледник и Спаржа скакали вслед за ним, не слишком спеша, но в хорошем темпе, голова в голову.
Дальше кучкой шли еще пять-шесть лошадей, а последним был Красный Жар.
Телекомментатор нараспев назвал время, за которое Право Голоса прошел первые четверть мили.
– Слишком быстро, – простонал Мерсер. После второй четверти Право Голоса все еще вел скачку, все еще шел отлично, опережая остальных корпусов на двадцать.
– Безнадежно, – сказал Мерсер. – Выдохнется на последней прямой. Он еще никогда так не скакал.
– Разве вы не договорились с жокеем?
– Я только пожелал ему удачи. Он знает свою лошадь.
– Может быть, это путешествие так хорошо повлияло? – неосторожно заметил я.
– Приехать в такую даль... – произнес Мерсер, не обратив внимания на мои слова. – Что ж, скачки есть скачки.
– Он пока еще не выдохся, – сказал я. Право Голоса все еще был далеко впереди всех – дальнюю прямую он прошел куда быстрее, чем ехал в Скалистых горах наш Скаковой поезд. Он не знал, что скачет слишком быстро, он просто рвался вперед.
Наездники, ехавшие на Спарже, Лорентайдском Леднике и Красном Жаре, оставили все попытки догнать лидера до тех пор, пока, пройдя последний поворот, не развернутся по всей ширине дорожки, чтобы без помех устремиться к финишу.
Потом Лорентайдский Ледник, как и предсказывала миссис Бодлер, начал таять, Красный Жар резко ускорил ход, а Спаржа наконец начала решительно приближаться к Праву Голоса.
– Проиграет, – с отчаянием сказал Мерсер. Похоже было, что он прав.
Хотя точно сказать ничего было еще нельзя, но слишком уж хорошее время он показывал.
Но Право Голоса все несся и несся вперед. Спаржа финишировала прекрасно, но Право Голоса, как и предсказывала миссис Бодлер, оказался на полголовы впереди. Он пронесся мимо столба, поставив рекорд ипподрома, – самая лучшая лошадь из всех, какие когда-либо были у Мерсера, лакомая приманка, которая так и не досталась Филмеру.
Шеридан мирно покоился в вечности, и кто осмелился бы сказать, что Мерсер не прав и что его сын, последовав, как всегда, внезапному побуждению, не умер лишь ради того, чтобы отец мог без помех насладиться этой минутой?
Мерсер повернулся ко мне, не в силах говорить, переполненный бурными чувствами, которые невозможно выразить словами. Ему хотелось смеяться и в то же время плакать, как всякому лошаднику, когда становятся явью самые несбыточные его мечты. В глазах у него стояли слезы – как у любого на его месте, в каком бы конце земли это ни происходило, – слезы любви к быстрокрылому чистокровному коню, который только что великолепно выиграл замечательную скачку.
Через некоторое время голос вернулся к нему, а с ним – прежние чуткость и чувство юмора.
– Спасибо вам, – сказал он, взглянув на меня.