За окном горы, которые еще недавно только виднелись вдали, уже приблизились вплотную. Скалистые склоны, поросшие высокими стройными соснами, спускались к самым рельсам, которые шли вдоль извилистой долины Роу-Ривер.
На макушках многих телеграфных столбов, словно шляпы, возвышались неряшливые нагромождения сучьев – ничего подобного я еще не видел. Один из пассажиров сказал, что это гнезда цапель и что на макушках столбов устроены специальные площадки, чтобы им было удобнее. Храбрые птицы, подумал я: гнездятся так близко к грохочущим поездам. То-то развлечение для птенчиков дух захватывает.
Мы замедлили ход. Колеса уже не стучали наперебой, как в прериях, поезд кряхтя полз в гору. Понадобилось два часа, чтобы проехать сто десять километров от Калгари до Банфа. Когда мы остановились там, в широкой части долины, вдруг стало видно, что покрытые снегом пики уже обступили нас со всех сторон высоким, неровным сверкающим кольцом, – над толпящимися у подножия лесистыми холмами-придворными возвышались в неприкрытом скалистом величии настоящие горы. Я в полной мере ощутил знакомое большинству людей непреодолимое очарование таинственных ледяных вершин и поймал себя на том, что, забыв про Филмера, от всей души радостно улыбаюсь.
В Калгари было довольно тепло – говорили, что это благодаря ветру, который дул с гор, – но в Банфе, как и следовало, стоял холод. Наш тепловоз, пыхтя, растащил поезд надвое – всю головную часть с болельщиками он отвел на боковой путь и вернулся за вагонами, отведенными для владельцев: тремя спальными, рестораном, салоном и вагоном Лорриморов. Этот остаток поезда, ставший короче и намного легче, на хорошей скорости поднимался в гору еще три четверти часа и наконец торжествующе подкатил к бревенчатому зданию станции Лейк-Луиз.
Пассажиры весело высаживались на перрон, дрожа от холода даже в пальто после теплых вагонов, но полные радостного предвкушения. Про Даффодил никто и не вспоминал. Все вереницей потянулись в ожидавший на станции автобус, а чемоданы в это время грузили в отдельный фургон. Я вопреки всему надеялся, что Филмер предоставит точно так же распорядиться и его портфелем, но, когда он сошел с поезда, портфель был крепко зажат в его руке.
Я предупредил Нелл, что километр с небольшим от станции до отеля пройду пешком, чтобы появиться там только тогда, когда всех разместят и в вестибюле никого не останется. Она сказала, что я мог бы добраться туда на автобусе, предназначенном для поездной бригады, но я поручил свою сумку ее заботам и в сером форменном плаще, застегнутом доверху, отправился в путь, наслаждаясь свежим холодным воздухом и предвечерним солнцем цвета "золото урожая". Когда я вошел в вестибюль огромного отеля, там толпились только вежливые японцы-молодожены, приехавшие сюда на медовый месяц, но не было ни Ануинов, ни Янгов, ни "Флокати".
Нелл беспомощно полулежала в кресле с таким видом, будто больше никогда уже не сможет собраться с силами, чтобы встать. Я подошел и сел рядом прежде, чем она успела меня увидеть.
– Всех устроили? – спросил я. Она глубоко вздохнула, даже не попытавшись шевельнуться.
– В люкс, который я забронировала для Лорриморов, за полчаса до нашего приезда поселили кого-то еще. Переселяться он не желает, администрация извиняться не хочет, и Бемби недовольна.
– Могу себе представить.
– Но с другой стороны, за спиной у нас с вами, – один из самых роскошных на свете пейзажей.
Я повернулся в кресле и посмотрел назад поверх спинки. За толпой японцев я увидел черно-белые горы, бирюзово-голубое озеро, зеленые сосны и наступающий на них ледник – все это было похоже на театральную декорацию, невероятно близкую и обрамленную оконной рамой.
– Ого! – сказал я, потрясенный.
– Вот так здесь всегда, и это никуда не исчезнет, – сказала Нелл через некоторое время. – Так же будет и завтра.
Я снова плюхнулся в кресло.
– Поразительно.
– Потому люди и приезжают сюда из поколения в поколение – чтобы это увидеть.
– Но я думал, что будет больше снега.
– К Рождеству все завалит по колено.
– У вас будет здесь свободное время? – спросил я.
Она покосилась на меня:
– Секунд пять здесь, секунд пять там, но почти никакой возможности для личной жизни.
Я вздохнул – ничего другого ожидать не приходилось. Она постоянно находилась в фокусе событий, в центре, вокруг которого вертелось все это путешествие, – всегда оставалась на виду, и любое ее движение было видно всем, словно под микроскопом.
– Ваш номер – в одном из "крыльев", – сказала она, протягивая мне карточку. – Вы должны только расписаться у портье и получите ключ. Ваша сумка должна быть уже там. В этом крыле разместили почти всех актеров. И ни одного владельца.
– А вас?
– Нет.
Она не сказала, где ее номер, а спрашивать я не стал.
– А где вы будете питаться? – спросила она после некоторого колебания. – То есть... вместе с актерами в их обеденном зале?
Я отрицательно покачал головой.
– Но не с владельцами?..
– У меня вообще жизнь одинокая.
Она вдруг пристально посмотрела на меня, и я с огорчением подумал, что этим было сказано слишком многое.
– То есть вы постоянно этим занимаетесь? – медленно произнесла она. Изображаете из себя кого-то другого? Не только в этом поезде?
– Нет, – улыбнулся я. – Я работаю в одиночку. Вот что я хотел сказать, больше ничего.
Она чуть поежилась:
– А когда-нибудь вы бываете самим собой?
– По воскресеньям и понедельникам.
– В одиночку?
– Ну... да.
В ее глазах, серых и спокойных, мелькнула лишь тень сочувствия.
– Незаметно, чтобы ваше одиночество так уж вас тяготило, – заметила она.
– Конечно, нет. Большей частью я сам на это иду. Но только не тогда, когда рядом такая заманчивая альтернатива, пусть даже защищенная папкой.