того коммунального детства.
Выходят из дома жильцы,
заносчивый вид принимая,
как будто бы это жрецы
индейского племени майя.
Кто раньше мечтал об игре,
теперь помышляет о деле.
Двор пуст, словно лес в ноябре,
но осень здесь даже в апреле.
И только последний эстет,
седеющий, бледный, гнусавый,
сподоблен увидеть тот самый,
идущий из памяти, свет.
2010
ОДУВАНЧИКИ
Сергею Арутюнову
Нас не признали "толстяки" -
и приютили нас кварталы,
где были первые стихи
еще младенчески картавы,
Где Бродский череп не сверлил,
куда не проползал Асадов,
где одуванчики цвели
среди облупленных фасадов.
Сегодня дурно стало мне:
прилёг с таблеткой на диванчик
и словно в мимолетном сне
такой увидел одуванчик.
Затеял ветер с ним игру:
"Какой ты беззащитный, шаткий!" -
И одуванчик на ветру
качал своей пушистой шапкой.
2010
В ЦАРИЦЫНСКОМ ПАРКЕ
1
В Царицынском парке земля отсырела,
но выброшен в грязь необычный десант -
Диана, Дриада, Минерва, Церера
маячат кругом, развлекая детсад.
В руках у последней и серп, и пшеница -
короче, все признаки ВДНХ.
Она бы могла с каланчой пожениться,
да где здесь такого сыскать жениха!
Проходит с помятым лицом обыватель,
большое семейство за ним семенит.
А может, вот этот лохматый писатель?
Но он слишком скучен и не знаменит.
2
Природа неидеальна,
поэтому есть искусство -
и мраморная Диана,
и глиняный бог из Куско.
Лишь в парке императрицы,
среди остальных убожищ,
для парня, кому за тридцать,
Диана - гроза уборщиц.
Подглядываньем из камня
воздействует им на нервы.
Объекты её исканья -
склерозные пионеры.
3
Равнодушная Дриада
держит лиру на весу.
Здесь по совести бы надо
быть не лире, а веслу.
Желчный лирик озабочен -
ходит в поисках весла,
ведь повсюду вдоль обочин
разливается весна.
4
Минерва - подобие стервы.
Мосласта и руки саженные.
Она подпирала бы стены,
была бы полезна в сражении.
Под шлемом короткая стрижка,
что часто бывает у воина,
да нас не обманешь, сестричка:
давно ты со службы уволена!
И вот она в полном покое,
опущены руки усталые.
Не дремлет лишь филин покорный,
он щит караулит у статуи.
Откуда взять силы и нервы,
чтоб в парке, особенно вечером,
бродить - и прислугой Минервы
не быть плотоядно замеченным!
5
На пьедестале без таблички
мадам сработана чуть тоньше,
с ногами нашей исторички,
чье имя затерялось тоже.
6
Бывшее владенье Кантемира,
верного сподвижника Петра,
ты не разглядишь на карте мира
даже в виде мелкого пятна.
Автор ходит где-то в этих рощах,
всяческих разглядывает баб,
и его не отличишь от прочих -
уж такой у автора масштаб...
7
У исторического парка
есть власть над временем текущим! -
И московит времён упадка
спешит к тем зарослям, тем кущам,
в которых тени "Илиады"
сговорчивы и креативны,
где отрываются дриады,
колбасятся кариатиды.
Вот он, спасённый миф античный,
средь приапических реликвий,
пусть неглубокий, но отличный
от ханжества иных религий! -
И московит, поклонник Сартра,
подхлёстнутый еловой веткой,
вглубь романтического сада
бежит за пухленькой нимфеткой.
2010
ДАВИД И ГОЛИАФ
Установлен в музейном зале,
чтобы видом одним давить,
не особо доступный сзади
микеланджеловский Давид.
Вечно юн, величав и стилен.
Возвышается грозно пах.
Эдак можно бы филистимлян
без пращи повергать во прах!
А внизу, возле ног атлета,
рот разинув и нос задрав,
бросил вызов и ждёт ответа
смертный маленький Голиаф.
2010
АГАСФЕР
Столько лет я бредил наяву,
воскресал и умирал так часто,
что не помню, для чего живу,
и на жизнь взираю безучастно.
Годы словно палая листва.
Сколько их? Я не веду им счета.
Каждый раз на новые места
гонит в путь неведомое что-то.
Города сменяют города.
Я иду, не вглядываясь в лица,
но одно запомнил навсегда,
и оно мне лунной ночью снится...
Южный город. Буйствует толпа.
Этот человек остановился -
изнемог под тяжестью столпа
и к моей хибаре прислонился.
Был похож на нищего слепца,
но бичом исхлестанный жестоко.
Кровь из-под тернового венца
попадала в желоб водостока.
Кто такой и что на нем за грех?
Хитрый вор или разбойник дерзкий?
Мне в ответ кругом раздался смех:
"Это царь наш, царь наш иудейский!"
Тут и я стал гнать его, кляня.
Он взглянул сквозь тяжкое страданье.
Обмер я - смотрело на меня
с высоты живое мирозданье.
И открылось мне: людская плоть
много мягче палестинской глины,
чтоб скорей, трудясь, ее Господь
превращал в скудельные кувшины.
И ко мне склонился Божий лик,
в небесах пылающий над нами,
и, огнем охвачен, я постиг
то, чего не выразишь словами...
Заревел в арбу впряженный вол,
будто грешник, изгнанный из рая.
От меня мессия отошел,
прочь пошел по улице, хромая.
Добровольно нес он жребий свой,