— Господи, у нас что, в очереди за мясом убивать стали? Что за драма?
— Представляешь, мы с ней стояли часа четыре. Ветер сквозной. Холодно. Наконец наша очередь в магазин уже вошла, а хвост очереди на улице остался. Осталось до прилавка человек двадцать, слышим крик на улице, шум, детский плач. Милицию зовут. Люся в очереди осталась, а я выскочила с некоторыми такими же любопытными из магазина.
— Мам, тебе больше всех надо? Меня учишь, а сама? Время сейчас такое страшное.
— Ой, не говори! Опомниться не успела. Что значит массовый психоз. Выскочили на улицу, а там пожилой солидный дядечка армянин держит на руках маленького мальчика. Мальчик сам светленький такой, волосики беленькие, орёт, надрывается, — бабушка, я к бабушке хочу! — вырывается из его рук и ногами, и руками бьёт мужчину. А тот держит его, не выпускает, уговаривает успокоиться. А вокруг женщины сумками мужичка бьют, орут.
— Чурка ребёнка украл! Понаехали, гады!
Такое началось, думала, сейчас его растерзают! Тут через толпу пробралась женщина, блондинка, русская на вид.
— Что вы делаете? — кричит, — это наш внук, остановитесь! Опомнитесь! Какой он чурка! Он здесь, в Ростове родился! На Ростсельмаше вырос!
Мальчик бабушку увидел, сразу к ней на шею, — баба! Баба! — кричит.
Мужчина заплакал, еле произнёс:
— Вы что люди? Что вы делаете? Как вам не стыдно? Я родился на Двадцатой линии, родители мои здесь родились, войну мальчишкой пережил, с четырнадцати лет на «Ростсельмаше» всю жизнь на сварке!
И люди как протрезвели. Притихли, руками разводят, мол, хотели как лучше. Говорят, что недавно ребёнка на Западном посёлке украли. Сразу и не поймёшь, кто кому родственник. Озлобили народ новые правители, посеяли вражду, ненависть в сердцах людей.
— А пара с мальчиком как?
— Как? Они, конечно, никакого мяса не стали дожидаться. Повернулись и пошли, женщина вся в слезах. Мужчина платочком глаза вытирает. Мальчик между ними идёт, смотрит на них, ничего не понимает. Они шли, а я на их спины осунувшиеся смотрела и тоже плакала. И почти все женщины заплакали. Правителей наших ругать стали. Знаешь, Ника, что-то ушло с этими переменами в стране, что-то все мы потеряли, или теряем. До сих пор сердце болит. Говорят, знаешь, что в Баку, в Сумгаите было? Ника, что делается? В очереди пока постоишь, такого наслушаешься! Вот Лионеллочка наша где-то. Что с ней, как она?
— Мамуль, тяжело всё это. Ладно, ты успокойся. Выпей валерьянки. Я спросить тебя хотела кое о чём. Сейчас приду в себя после твоего рассказа и перезвоню.
***
А мне и правда, стало не по себе. Неожиданно появились слёзы. Обидно до боли в сердце, не знаю только, за кого. За себя, за пропавшую сестру, за эту смешанную, несчастную семью? А может за свой двор, где родилась, школу, где училась, страну, где живу? Смута какая-то в нашем дорогом государстве. Что в верхах, что у нас в низах. Я вышла на балкон, облокотилась на перила, вдыхая теплый весенний воздух. Наш двор. Двором это назвать нельзя, рабочий посёлок вокруг живут заводские трудяги. И кто только и какой национальности не живёт в этих домах. А в нашем доме? А во дворе на нашей Двадцать третьей линии?
Наш чудный двор. А люди в нём? Видно, они так сплотились в жизненных трудностях во время войны, да и после неё, что жили, можно сказать, одной семьёй. А сколько семей было в нашем дворе? Шестнадцать — семнадцать? А сколько национальностей: русские, поляки, татары, евреи, греки, украинцы, цыгане. И нам было совершено всё равно, кто из нас кто. И в школе никогда вопрос о национальности не вставал, хотя наш класс тоже был многонациональным.
Грустные размышления прервал телефонный звонок.
— Ты как, Никуся, успокоилась? — спросила мама, — о чём ты хотела меня спросить?
— Немного успокоилась. Глеб сегодня придёт, надо его чем-то кормить. Ты же знаешь, я мясо готовить не умею, тем более из такого, это же одни жилы.
— Это не жилы, это брюшина. Хорошо ещё нам она досталась и кило костей в придачу. Без костей не продают никакое мясо, я оставила их себе на первое, хотя они такие голые, словно собаками обглоданы. Ты не переживай. У тебя чеснок, зелень есть?
— Да, это всё, как всегда, имеется.
Мама всегда до мельчайших подробностей рассказывает, как приготовить то или иное блюдо. Она убеждена: хорошо приготовленный обед способствует к принятию у мужчин ответственных решений. Вкусно накормленный мужчина смотрит на женщину, подарившую радость его желудку, другими глазами. Недаром из уст в уста, из века в век передаётся первый закон семейного счастья: любовь мужчины пролегает через его желудок. Мама всегда отчитывает меня за моё пренебрежение к кулинарной науке. Хотя я готовлю, следуя её советам, но почему-то всё получается по-другому. С этим фактом она никак не может примириться, как и с тем, что и сытый Глеб всё ещё не желает участвовать в дискуссиях по поводу нашей дальнейшей жизни.