Она обнимала голову руками и то ли сама себе, толи для Васьки начинала рассказывать очередную часть своей истории. Делая небольшие остановки для того, чтобы опрокинуть в своё отравленное нутро очередной стакан самогонки и зарядить свой мутный разум топливом, без которого она уже никак не могла обойтись, она всё говорила и говорила.
Но, бывало, он заставал её лежащей на своём ободранном, с подставленными вместо ножек кирпичами диване совершенно без чувств. И тогда Васька, пугаясь того, что мамка умерла, тряс её из всех своих мальчишеских сил за руку или шею. От этих движений голова матери моталась в разные стороны до тех пор, пока она, не приходя в сознание, со всей своей пьяной силы не отталкивала мальчишку от себя, бурча что-то нечленораздельное.
Иногда Васька при падении ударялся головой о печь, которая никогда не топилась. Топить было нечем. Да и от печи осталось одно лишь название. Такую, что топи, что ни топи! Зато кирпичи, вылезшие из когда-то хорошей кладки, были такими острыми, что один раз после такого броска пьяной мамаши Васька не смог подняться на свои и без того слабые ножки. Хорошо, что в это время зашла баба Маша. Эта сердобольная старушка с чуть сгорбленной работой и возрастом спиной, всегда выглядела опрятно и чисто. Несмотря на свой преклонный возраст, имела живой, здравый ум и весёлый, добрый характер. Она сразу взяла шефство над маленьким мальчиком и непутёвой мамашей. Если бы не баба Маша, неизвестно, что с ними было бы.
Иногда мамаша пребывала в чуть подпитии. Но это было совсем другое дело. Правда, такое счастье на долю Васьки в последнее время выпадало всё реже и реже. Почему-то в такие дни, немного отойдя от предыдущего "залива" она решала начать свою жизнь заново. С редким для неё состоянием энтузиазма выкидывая мусор, собравшийся за время последних запоев, она пыталась подмести то, что называлось полом, разобрать лохмотья, валявшиеся на кровати Васьки и на её видавшем виды диване.
В такие моменты мальчик с радостью старался помочь матери. Собирал пустые бутылки, выносил мусор. Большего счастья, чем эти спокойные деньки, когда мать на него не кричала, и не отпускала ему подзатыльники, он и не видел. Вася любил вечера, когда отвыкшая от домашних хлопот женщина, уставшая от уборки, подходила к кровати, где кутался в лохмотья, пытаясь согреться от постоянного холода в доме Васька, ложилась рядом, обдавая его, не проходящим запахом перегара, и начинала свой рассказ.
— Ты что думаешь, Васька, что ты родился в этой дыре? Нет, сыночек, ты москвич! Ты родился в самом центре Москвы. Пешком на Красную Площадь можно попасть. На Чистопрудном бульваре. Дом большой, красивый, с колонами, квартира номер тридцать шесть. На четвёртом этаже в сталинской двухкомнатной квартире. Не хухры-мухры тебе!
Она тихо говорила, говорила. А Васька лежал и слушал. Ему становилось теплее оттого, что мама рядом и не так дует от плохо закрытой двери, и оттого, что в такие моменты в ней просыпалось еле уловимое материнское чувство, давно вытравленное выпитым за годы гадким палёным спиртом. Она заботливо укрывала сына старым потрёпанным пальто. Голос её становился тише и тише, и мать, то засыпая, то просыпаясь, опять продолжала свой рассказ. Маленькое тельце мальчика покрывалось пупырышками от прикосновений её рук, а сердце замирало в непонятной неге от слов, услышанных сквозь сон.
— Вот так, мой сыночек. Ты, Васька, должен вырасти не таким, как я, пьянью подзаборной. Ты, Васька, должен на отца своего походить. Умный он был. Добрый. Любил нас с тобой. Если бы не Перестройка эта, жили бы мы с тобой в своей большой квартире. Знай, Васька, ты москвич! А Москва - это такой город, такой город!
Уже засыпая, он слышал такие непонятные для него слова, как метро, квартира, ванна, сквер, трамвай «Аннушка»… В такие ночи ему снился отец, которого он совсем не помнил, да и не мог помнить, потому что того не стало, когда Ваське было чуть больше годика.
Васька любил свою мать. А кого он ещё мог любить? Разве что бабу Машу. Она жила на соседнем участке и часто забирала Ваську к себе, когда к его матери приходили собутыльники, совсем спившиеся муж с женой, постоянно достающие выпивку, совершенно не понятно где и всегда находившие на это деньги.
В деревне и осталось-то дворов двадцать жилых. Летом народ приезжал. Возвращались бывшие жители деревни, уехавшие в своё время в город, а старые дома на новый манер превратившие в дачи. Привозили с зимовки из города своих родителей дети, оставляя им припасов на несколько месяцев, так как в деревню приезжала только автолавка с одним неизменным ходовым товаром: дешёвой водкой, хлебом, солью, да, бывало, ещё изготовленными при прежней власти макаронами в пачках.