— Вот тебе! Вот! Выкуси!
***
Максим приехал на Казанский вокзал с сомнениями в выборе маршрута. Душа рвалась и в Новочеркасск, и в то же время сердце стремилось к родному человеку, хотелось скорой встречи с сестрой. То ли поехать по адресу, который дал Павел Семёнович, или для начала посмотреть, что осталось от Лениного дома, куда он хотел привезти сестру с племянником. Мысли, что с сестрой могло произойти самое страшное, он гнал, настраивая себя на то, что всё будет хорошо. Одно мучило Максима, почему Катя вычеркнула их всех из своей жизни: дядю Пашу, Лену, которая заменила им мать его, своего брата. Почему она пропала в неизвестности? Неужели она не смогла понять, как они все любят её?
А возможно, ей было стыдно вернуться? Если так, то глупая, глупая девчонка! Это только кажется, что одиночество спасает. Это на первых порах, когда горе окутает тебя с ног до головы, тогда хочется сжаться до невозможности, уйти в себя, закутаться в тёмный плед одиночества. Но надо успеть вовремя, расправить плечи, встряхнуть своё убитое горем сознание и как по камушкам, так от общения с людьми, с родными, близкими подниматься вверх, к теплу человеческих сердец. Иначе одиночество затянет, как болото в темноту, в грязную, тяжёлую жижу апатии к жизни.
***
— Без билета в зал ожидания не пускаем! — Максим очнулся от своих мыслей.
В дверях при входе в зал ожидания стоял крупногабаритный охранник.
— Показывайте свои билеты, проходят те, у кого куплены билеты, — продолжал он свою монотонную тираду.
Показав ему билет до Новочеркасска, Макс вошёл в здание Казанского вокзала. Новшества показались ему странными. В зале не было скамеек, где могли бы сидеть ожидающие своих поездов пассажиры.
— Да, сервис что надо… — тихо сказал Макс.
— Сервис? Хотите сервис платите — вас отведут в другой зал, там и кресла, и буфеты с красной икрой, — сказал ему рядом стоящий мужчина.
— Страна меняется. Было плохо простым людям, стало ещё хуже, — поддержал его другой мужчина.
Состав подадут через два часа. Стоять истуканом было неудобно. Макс отошёл в сторонку и облокотился на прохладную стену. Рядом, сидя на хозяйственной сумке, спал мальчик лет четырёх. Прошло некоторое время, мальчик проснулся, открыл глаза и увидел Макса. Он стал растерянно смотреть то на Макса, то по сторонам, выискивая кого-то в толпе. Не найдя никого, глаза малыша наполнились слезами.
Макс сразу вспомнил своё детство. Когда он был маленьким, мама, гуляя с ним, вдруг пропала. Он вспомнил своё состояние ужаса от того, что маму нигде не видно и он один. Вокруг высокие кустарники, деревья, идут незнакомые чужие люди. Это был для него такой страх, ужас. У Макса появились мурашки при воспоминании испытанного когда-то давно, но ещё сохранённого в памяти детского чувства страха.
В глазах мальчика он увидел беспомощность, испуг и растерянность.
— Не пугайся малыш. Мама, наверное, отошла, сейчас подойдет, — сказал он мальчику.
От этих слов у ребёнка по щеке покатилась слеза. Он сжал губки, чтобы не заплакать в голос. Максим смотрел по сторонам, пытаясь найти, сам не зная кого, и тихо уговаривал малыша, чтобы он не плакал. От его уговоров слезы у мальчика полились ручьём. Он не плакал, тихо стонал, как потерявшийся в большом городе щенок. В глазах было недоумение и вопрос, почему он один! Но тут подошла молодая женщина. На её полной фигуре, казалось, сейчас треснет надетый плащ серого мышиного цвета, и пуговицы покатятся по каменному полу зала. В руках она держала бутылку газировки и две булочки.
— Чего ревёшь? — обратилась она к обрадованному её появлением сыну, — не видишь, что ли? Вот я! Тебе же ходила за водой и булочкой. А ещё мальчик! Оставить тебя на пять минут нельзя. Какой ты трус, противный!
— Я не трус! — тихо стал возражать ребёнок, — я не трус, — а слёзы всё катились и катились по его бледным щекам.
— Нет, трус! Замолчи! — она ладонью шлёпнула мальчика по затылку, — заткнись, кому сказала! Как ты мне надоел со своим нытьём! Не трус он!
С комом в горле Макс вышел на привокзальную площадь и закурил сигарету. Наверное, надо было сказать женщине что-то нехорошее, чтобы в следующий раз она обращалась с ребёнком сердечней. Но, подумав, решил, что сердечней эта мамаша не станет никогда, а ребёнок получит ещё одну душевную травму.
— Ему и так сейчас плохо, а если бы он ещё услышал от какого-то дядьки, что у него плохая мама?
Макса отвлёк от размышлений подросток лет тринадцати-четырнадцати.