Великий князь и великая княгиня пошли рядом с императрицей. Граф Иван Иванович Шувалов дал знак своим жезлом; все придворные расступились на обе стороны, чтобы очистить путь её императорскому величеству и чтобы затем снова сомкнуться позади неё. В тот миг, когда жезл обер-камергера стукнул о пол, глаза императрицы вдруг остеклились и стали неподвижны; она провела рукою по лбу, точно хотела устранить головокружение, в то время как другою рукою, ища поддержки, схватила за руку великую княгиню. Екатерина Алексеевна испуганно обвила рукою талию императрицы. Несколько ближайших статс-дам подскочило, чтобы точно так же поддержать её, но несколько мгновений спустя припадок уже миновал. Великий князь, мрачно смотревший перед собою, ничего не заметил, да и всё остальное общество, за малым исключением, не разобрало, что случилось, один лишь граф Сен-Жермен, стоявший среди собравшихся придворных близ дверей приёмной, испуганно ступил на порог кабинета и беспокойно-испытующим взглядом стал наблюдать за императрицей.
В одно мгновение всё уже прошло. Когда граф Иван Иванович Шувалов обернулся, чтобы раскрыть причину замешательства, лицо императрицы уже снова приняло своё прежнее выражение и она пошла уверенным, эластичным шагом между рядами глубоко склонявшихся, как нива под дуновением ветра, придворных через залы к ярко освещённой придворной церкви, где уже ждал её митрополит, окружённый многочисленным духовенством.
XXXV
Церемония проходила со всею тою торжественностью, к которой обязывало церковь присутствие императрицы и высших сановников. Елизавета Петровна следила за богослужением с полным благоговением, которое постоянно выказывала при всех религиозных торжествах. Все придворные с пунктуальной заботливостью согласовали выражение своих лиц с выражением лица императрицы, и двор представлял собою картину глубочайшего благоговения и вдохновлённой благодарности за дарованную Богом победу над пруссаками. Однако каждый в душе был занят, конечно, своими собственными мыслями, в особенности те из придворных, которые стояли достаточно близко, чтобы слышать всё происходившее в кабинете государыни, роясь в догадках, усердно подыскивали объяснения очевидно немилостивому замечанию её императорского величества при приёме представившегося графа Понятовского и столь же тёмным по её смыслу замечаниям относительно раскрытия государственной измены, гнездившейся вокруг великого князя. И то, и другое интриговало тем более, что, судя по изумлённым лицам графов Ивана Ивановича Шувалова и Алексея Григорьевича Разумовского, причины этого не могли быть известны даже и этим наиболее доверенным друзьям императрицы.
Богослужение окончилось, императрица приложилась ко кресту, поднесённому ей митрополитом, и все присутствовавшие на богослужении, за исключением высшего духовенства, направились в огромный банкетный зал, чтобы занять места за пышно накрытыми столами. Граф Сен-Жермен, во время всей церемонии не спускавший с императрицы своего боязливого взора, сделал попытку почти силою прорвать ряды царедворцев, чтобы пробиться к её величеству; но это не удалось ему, так как, чтобы достигнуть своего намерения, ему пришлось бы опрокинуть всех стоявших прямо перед ним и ждавших, словно солнечного луча, взгляда государыни. Его черты изобразили живое беспокойство; он даже поднял руку, как бы намереваясь сделать знак проходившей императрице. Но Елизавета Петровна, как и всегда, когда возвращалась с богослужения, шла, потупив взор, и миновала графа, не заметив его.
Сели за стол: императрица — между великим князем и его супругой; за её особым столом разместились только первые верховные сановники; против неё, рядом с обер-камергером, занял место, согласно этикету, граф Понятовский. За императорским столом уже не царило то веселье, которое оживляло его утром за завтраком. Елизавета Петровна была серьёзна и почти мрачна; её могли расстроить и сообщения, которые принёс ей Пассек и которые, бесспорно, глубоко оскорбили её религиозное чувство, с суеверным фанатизмом зиждившееся на православных обрядах церкви. Кроме того, без сомнения, и телесное недомогание имело свою долю влияния на её серьёзную молчаливость, так как она отказывалась от большинства предлагаемых ей блюд и время от времени и теперь проводила рукою по лбу, словно намереваясь отогнать от себя облачка лёгкого головокружения.