Пассек схватился за рукоять шпаги и порывистым движением выдернул её наполовину из ножен, шепча губами проклятия.
— Ну, — произнёс он затем, глубоко переводя дыхание, — гордый конь храпит в поводьях, когда искусный наездник покоряет его своей воле, но глупого и слабого, который попробует испытать его терпение, он сбрасывает на землю и топчет насмерть.
Он со звоном вдвинул шпагу назад в ножны и пошёл дальше по дорожке, повернув к озеру, как бы не желая смотреть на лагерь, возбуждавший в нём такое негодование.
Когда Пассек достиг противолежащего леса и вступил под тень его деревьев, навстречу ему вышел один из часовых, выставленных от лагеря, протянул ружьё и воскликнул:
— Стой! Кто идёт? Через лагерь нельзя проходить без пропуска или приказа герцога!
Пассек остановился так близко от часового, что штык последнего едва не касался его груди; глаза поручика сверкнули, он выпрямился и крикнул грозным голосом, произнося довольно чисто немецкие слова:
— Дубина, что значит этот вопрос? Не видишь разве, с кем имеешь дело? Ты вчера, что ли, попал в Россию, что не отличаешь формы Преображенского гвардии его величества полка?
Солдат стоял неподвижно, не опуская штыка, и возразил:
— Я знаю вашу форму, но не смею никого пропустить без пропуска, кто бы он ни был; в этом смысле отдан строгий приказ по службе самим его королевским высочеством герцогом.
— Я не знаю никакого приказа по службе, — возразил Пассек, причём его побледневшее лицо исказилось от сдерживаемого гнева, — который приказывал бы задерживать офицера императорской гвардии, командированного в караул к её высочеству великой княгине; такой приказ мог быть отдан не иначе как её величеством самой императрицей или её фельдмаршалом, а потому — дорогу, или я прикажу свести тебя в караул и заковать на неделю в кандалы!
Солдат не двигался; он бросил взгляд на лагерь и сказал наполовину испуганно:
— Мне приказано требовать пропуск, и без него я ничего не могу сделать. Но вот там мой командир, он может дать разрешение...
Пассек не дал ему кончить.
— Нахал, — злобно крикнул он, — на свете, кроме её величества и её фельдмаршала Разумовского, нет иного командира, который мог бы разрешить или запретить что-либо офицеру Преображенского полка! Дорогу!.. Наказан будешь за дерзость после.
Он схватился за ружьё пониже штыка и рванул его книзу с такой силой, что приклад оружия с треском ударился о кивер гренадера; кивер упал, а солдат, наполовину оглушённый, отступил несколько шагов назад.
Пассек, не оглядываясь, двинулся дальше, пробормотав сквозь зубы ругательство; но несколько солдат, лежащих поблизости на траве, заметили происшедшее и теперь со всех ног бросились на помощь, оглашая воздух яростными криками:
— Стой, стой! Его надо арестовать, свести к командиру!.. Он оскорбил часового, нарушил приказ герцога!
Пассек обернулся, в одно мгновение выхватил шпагу и описал ею сверкающий круг прямо пред глазами возбуждённых вином голштинцев.
— Идите, идите ближе сюда, грубое мужичьё! — крикнул он. — Посмейте тронуть офицера императорской гвардии, если хотите разбить себе черепа о мою шпагу!.. Ну, подходите, оскорбители императорского мундира!.. Тому из вас, кто уйдёт от моей шпаги, придётся почувствовать на себе в Сибири, что значит оскорблять на Русской земле мундир императорской гвардии.
Он подступил к голштинцам ближе, размахивая шпагой над головой, и они невольно отступили, испуганные как его оружием, так и угрозой гнева императрицы.
Но теперь происшедшее было замечено уже и в лагере; хотя вино и отуманило головы голштинских офицеров, но не настолько, чтобы они не могли понять опасность конфликта с офицером императорской гвардии; в лагере раздался сигнал горна; солдаты медленно потянулись назад, и Пассек вошёл в лес, хотя и кипя ещё внутренне гневом, но внешне совершенно спокойный, точно человек, разогнавший свору собак.