— Говорить с вами мне будет очень приятно при всяких обстоятельствах, — произнёс Сен-Жермен, занимая место за столом против одного из приборов, — но всё же мы не будем, как вы только что заметили, есть за одним столом, потому что я, как я уже имел честь говорить вам, должен ждать ещё почти целый год того дня, в течение которого я буду иметь возможность наслаждаться пищею.
Несмотря на то, что эти слова не сказали ничего нового офицеру, он снова изумлённо взглянул на графа, который с невероятно лёгкою естественностью говорил о подобных странных вещах. Но затем он приподнял крышку с серебряной миски и, наполняя свою тарелку крепким и ароматным супом, сказал:
— Этот великолепный суп из раков с растёртою в пюре мелкою речною рыбою принадлежит к французским супам, но только изменённым согласно требованиям нашей национальной кухни и, по-моему убеждению, улучшенным тем, что к тонкости и пикантности французского вкуса присоединена хорошая основа, которой требует наш суровый северный климат. — Затем с чувством удовольствия, выражение которого ему уже не приходилось искусственно придавать своему лицу, он проглотил первую ложку супа и продолжал: — Если вам и не необходимо есть, чтобы питаться, как делают это другие люди, то всё же вам следовало бы испробовать это произведение нашего поваренного искусства лишь ради его вкуса.
— Мне нельзя, — ответил Сен-Жермен, с равнодушным любопытством нагибаясь над миской и потягивая крепкий аромат супа. — Та тайна, которую я применяю, чтобы быть в состоянии переносить лишение пищи, во время пользования её силою не допускает никакой посторонней материи в теле; я подверг бы себя опасным случайностям, подобным той, которая произошла с государыней императрицей, если бы в этот момент съел что-нибудь, — прибавил он, как бы забывшись.
— Так вы ещё владеете этим тайным средством? — быстро спросил офицер. — Несмотря на то что сняли с себя платье, в котором оно могло бы скрыться?
— Я ведь говорил не о каком-либо материальном средстве, а о тайне, — возразил Сен-Жермен. — Ведь для тех, кому известны сокровенные силы природы, существуют и средство, и путь вдыхать из воздуха живительный и подкрепляющий кислород и отталкивать все остальные составные части.
— И в этом-то и заключается ваша тайна? — сгорая любопытством, спросил офицер.
— Я не говорил этого, — возразил граф, — я лишь заметил, что могут существовать тайны, которых не носят в кармане в материальной форме; кроме того, существуют материальные средства, которые могут сохранять своё действие на целые месяцы, так что нет необходимости постоянно носить их с собою.
Офицер счёл неосторожными дальнейшие расспросы и налил себе стакан бордо, причём особенно расхваливал его марку и предложил графу испробовать его. Сен-Жермен проделал с вином то же, что и с супом, но не дал соблазнить себя великолепным вином.
Офицер придвигал к себе судок за судком, не переставая расхваливать графу их содержимое и всё с тем же сильнейшим аппетитом опустошая их, причём не забывал запивать эти кушанья, делавшие величайшую честь кухне коменданта, стаканами ароматного вина. Наконец, он наполнил бокал шампанским.
— Вот дивное вино общительности, — воскликнул он, — вот вино, открывающее сердца и пролагающее путь дружбе и доверию... Как жаль, что вы отталкиваете всё это от себя! Я должен сознаться вам, что чувствую к вам величайшую симпатию, что ваша судьба внушает мне глубочайшее сострадание и что я, как бы ни была печальна причина нашей встречи, тем не менее осмелился бы просить вашей дружбы, если бы мог надеяться на то, что подобная просьба могла бы быть исполнена.
— Ну, — улыбаясь, произнёс Сен-Жермен, — для этого вина, которое почти не что иное, как ароматная пена, как чистый дух без тяжёлой, мутной материи, я хочу сделать исключение... Налейте мне в этот бокал несколько капель этой искромётной пены и позвольте чокнуться с вами в знак моей благодарности за вашу дружбу, которую вы мне предлагаете и которую я от всего сердца принимаю, — прибавил он с лёгкой иронией в голосе, быстро заставив её, однако, исчезнуть в звуках самого сердечного тона. — Чем несчастнее и более одиноки мы, тем выше ценится сочувствие дружеского сердца... Весь выигрыш при этом, конечно, на моей стороне; вы приносите мне утешение, если уже невозможно доставить помощь, — с пытливым взглядом продолжал он. — Но что может значить для вас дружба узника, который, может быть, покинет темницу только тогда, когда переступит край гроба?!