Мужское общество состояло из камергера Льва Нарышкина, молодого, красивого, элегантного мужчины, который занял бы выдающееся место даже среди кавалеров версальского двора не только по своему драгоценному костюму, полному вкуса, но и по изяществу осанки и манер, из поручика Пассека, прапорщика Григория Алексеевича Челищева и нескольких других молодых гвардейцев отряда, командированного на службу великого князя, из нескольких кадет, английского посланника сэра Уильямса и графа Понятовского. Великая княгиня сидела сама за хорошеньким фортепиано из розового дерева, стоявшим посреди комнаты, и, перелистывая партитуру, выбирала номера, которые приходились по голосу того или другого из присутствующих. Молодые офицеры и кадеты стояли за стульями дам, сидевших широким кругом, и порою нашёптывали им замечания, заставлявшие иное хорошенькое личико прятаться за веер, чтобы скрыть беглый румянец или невольный смех.
Сэр Уильямс сидел возле княгини Гагариной и, казалось, интересовался только музыкой; а между тем взоры его зорких глаз были устремлены на великую княгиню и графа Понятовского, который стоял у фортепиано и давал объяснения насчёт отдельных номеров оперы, исполнение которой он видел в Париже. Возле великой княгини, немного позади, сидела на табурете юная графиня Екатерина Воронцова, сестра графини Елизаветы и племянница государственного вице-канцлера графа Михаила Илларионовича Воронцова.
Графиня Екатерина была молоденькая девушка лет пятнадцати. Её тонкое, немного бледное и почти ещё детское личико благородной красоты не имело никакого сходства с чертами сестры, а только что развившаяся фигура отличалась мягкой грацией. Одни глаза по своей величине и почти электрическому блеску напоминали глаза графини Елизаветы, с тою только разницей, что они были чисты и ясны, смотрели открыто и ласково, и если в глазах старшей сестры проглядывал демон, то в глазах младшей таился добрый дух. Эта молодая, красивая девушка, не принадлежавшая официально к придворному штату, но пользовавшаяся особенным расположением великой княгини Екатерины Алексеевны, сидела на табурете, будучи одета в платье из белого шёлка, с живыми розами в густых волосах, и с такой любовью, преданностью и восхищением смотрела на цесаревну, точно видела в ней воплощение всех идеалов, которые наполняют юную душу, чтобы потом погибать поодиночке под неумолимой рукой действительности.
Великая княгиня была несколько бледна, а её обыкновенно ясные глаза с уверенным, проницательным взором словно туманила задумчивость. Испуг и волнение при несчастном случае с пугливой лошадью, может быть, расстроили её нервы. Иногда её рука, дрожа, опускалась на листы нот, и молодая женщина как будто вопросительно и с недоумением посматривала на почтительно стоявшего пред нею графа Понятовского, который, встречаясь глазами с её взором, также внезапно приходил в замешательство, прерывая свои описания постановки, костюмов и игры артистов при исполнении оперы «Кастор и Поллукс» на парижской сцене. Но вдруг цесаревна принималась торопливо перелистывать партитуру дальше и задавала какой-нибудь безразличный вопрос, почти не имевший связи с предыдущим разговором. Она заставила фрейлин и кадет пропеть несколько номеров, аккомпанируя им слегка и часто с поразительной рассеянностью, лишь намечая аккомпанемент. Потом граф Понятовский исполнил арию не особенно сильным, но необычайно мягким голосом с выразительной модуляцией. Этот голос как будто заворожил великую княгиню; пока певец, слегка нагнувшись к партитуре исполнял лёгкую, дивно звучащую мелодию, бледные щёки Екатерины покрылись румянцем, её отуманенные взоры вспыхнули, и вместо того, чтобы только намечать аккомпанемент, как было до сих пор, она вложила в свою игру столько искренности и чувства, так тонко улавливала настроение певца, что пение и музыка действительно сливались в одну гармонию. Когда ария была кончена, великая княгиня опустила руки на колени, и, пока её грудь волновалась глубокими вздохами, её тоскливо устремлённые в пространство глаза как будто следили за умолкнувшими звуками. Только громкие аплодисменты, раздавшиеся в кружке слушателей, вывели её из задумчивости. Она также принялась хлопать в ладоши и с прелестной улыбкой обернулась к графу Понятовскому.