— А, Степан Фёдорович! — воскликнула Елизавета Петровна, когда фельдмаршал с глубоким поклоном приблизился к её стулу. — Хорошо, что вы явились; я уверена, дамы сгорают от желания видеть своего галантного рыцаря, всегда дарящего их цветами и комплиментами.
— Дамы получили уже свою дань, — сказал граф Пиан Иванович Шувалов. — Я видел, как наш Степан Фёдорович оделял их в аллее розами; он был похож, — насмешливо-добродушно прибавил Шувалов, — на утреннюю зарю, которая тоже рассыпает розы; но лёгкая тучка не смогла бы унести его с собой, как она делает это с зарей.
Фельдмаршал улыбнулся слегка непринуждённо, так как тучность была его слабым местом и всякое напоминание о ней причиняло ему неприятность.
— В самом деле, — сказал он, — я думаю, что к прекрасному полу, высшее выражение которого мы имеем в нашей повелительнице, никогда нельзя подходить, не принося знаков своего восхищения и поклонения; цветы, которые я раздал отдельным дамам, как заметил это граф Иван Иванович, были символом преклонения пред всем прекрасным полом, и я жалею, что у меня нет больше роз, чтобы сложить их к ногам любезнейшей избранницы этого пола, которую я вижу здесь в лице мадемуазель де Бомон.
Императрица благосклонно склонила голову при этом замечании ловкого придворного, но француженка смерила фельдмаршала острым, холодным взором и насмешливо сказала:
— Итак, надежды вашего величества, которые разделяла и я, обмануты. Мне кажется, — повысила она голос, — что удел фельдмаршала — обманывать возлагаемые на него ожидания, в данном случае, правда, ожидания лишь такой скромной женщины, как я. Но, — продолжала она, устремляя на графа уничтожающий взгляд, — когда я несколько времени назад проезжала через границу Лифляндии, через стоянку вашей, ваше величество, храброй армии, я заметила, что её храбрые солдаты и жаждущие славы офицеры с нетерпением ожидают своего фельдмаршала; однако, кажется, эти ожидания будут долго обманываемы, так как у фельдмаршала, я вижу, масса дела по части бросания цветов дамам помимо его прямой работы на страх врагам его императрицы.
Воцарилось глубокое молчание, слышно было лишь дыхание всех стоявших кругом императрицы, когда эта молодая женщина, получившая право жить при дворе лишь по капризу императрицы, так прямолинейно затронула самую чувствительную струну политики и бросила такой смелый вызов одному из первых сановников империи; императрица и та, казалось, удивилась и потупила взор.
Фельдмаршал на одну минуту опешил от смелости француженки, но затем гордо выпрямился и заговорил с надменным лицом, не соответствовавшим вежливым словам его речи:
— Удовлетворять ожидания дам зависит всецело от меня, и, если я обманул их, я заслуживаю упрёка; но ожидания войск я должен представить решению нашей всемилостивейшей императрицы, которая одна имеет право разбирать желания своих солдат и определять обязанности фельдмаршала.
Придворные, стоявшие поблизости, поспешили разойтись по боковым аллеям; никто из них не хотел оскорбить хотя бы взглядом или движением лица ни фельдмаршала, ни любимую фрейлину императрицы. Сановники и иностранные дипломаты погрузились в глубокое молчание. Все ждали ответа государыни, которая всё ещё задумчиво смотрела в землю. Наконец она устремила на Апраксина очень строгий и холодный взгляд.
— А я и не знала, Степан Фёдорович, что мой приказ мог помешать вам исполнить желания храбрых солдат моей лифляндской армии, которая, я полагаю, имеет право желать, чтобы её начальник стал во главе её.
Апраксин побледнел и еле-еле стоял на ногах.
— Вы, ваше величество, — заговорил он трепещущими губами, — не отдавали ещё мне приказания ехать в армию, и я думал...
— Я назначила вас главнокомандующим моей армией, — резко прервала императрица, — и, мне кажется, для генерала не требуется приказа, чтобы отправиться к своему посту.
— Ваше величество! — воскликнул фельдмаршал, уничтоженный неожиданным оборотом так легко и весело начавшегося разговора. — Я никак не мог подозревать... моё присутствие здесь было известно вашему величеству...
— То было зимой, — продолжала Елизавета Петровна тем же решительным тоном, — а зимой никакие передвижения войск невозможны. Теперь уже весна, и мне кажется неприличествующим, чтобы такой храброй и важной для империи армией командовал генерал, находящийся в отлучке.