Глава вторая.
Идем защищать Севастополь
Около 17 часов 31 октября я приехал в селение Экибаш. На его окраине в небольшом домике с верандочкой находился командующий армией генерал-майор Иван Ефимович Петров. Я представился ему. Передо мной был стройный, подвижный и красивый генерал, немного выше среднего роста, в пенсне. На вид ему можно было дать лет под пятьдесят. Командарм пожал мне руку и жестом пригласил к столику.
Тут же к нам подошел рослый офицер со свежим, мягко очерченным лицом. Здороваясь с ним, я вплотную увидел по одному рубиновому ромбу на его петлицах. Бригадный комиссар назвал себя членом Военного совета армии. Это был Михаил Георгиевич Кузнецов, до войны - первый секретарь Измаилского обкома партии.
Петров расспросил о составе и боевых качествах дивизии. У нас к тому времени осталось не более 2000 человек. Артиллерийский и танковый полки фактически уже не существовали, так как в первом осталось всего четыре гаубичных орудия, а второй имел лишь три танка. Но личный состав был надежен, и можно было с уверенностью сказать, что бить врага он научился. Об этом я и доложил Ивану Ефимовичу.
Мне показалось, что он невнимательно меня слушал: непрерывно рисовал карандашом на листе бумаги какие-то стрелы и другие топографические знаки, по ходу доклада не записал ни одного слова, не сделал никаких заметок и ни разу меня не перебил.
Зато М. Г. Кузнецов часто склонялся к своей маленькой записной книжке и непрерывно что-то записывал в нее. По окончании доклада Петров, так и не задав ни одного вопроса, сокрушенно сказал:
- Да, дивизия у вас слабенькая...
Слово "слабенькая" как-то неприятно прозвучало для меня. Поэтому я пояснил Ивану Ефимовичу, что мы более месяца вели непрерывные и тяжелые бои на Перекопе и Ишуньской рубеже против очень сильного врага, что в боях за Крым дивизия потеряла около десяти тысяч человек, но рубежей обороны не сдавала.
- Вы неправильно меня поняли, Иван Андреевич, - мягко произнес командарм. - Под понятием "слабенькая" я подразумевал только малочисленность дивизии, а отнюдь не ее боевые качества.
Потом Петров как-то оживился и уже повелительно, с нотками суровости в голосе сказал, что на данном участке фронта он является старшим начальником и ввиду отхода 51-й армии на восток, в направлении Керченского полуострова, а также отсутствия с ней связи подчиняет 172-ю дивизию себе и включает в состав Приморской армии.
Затем, снова перейдя на товарищеский тон, Иван Ефимович сообщил, что Военный совет армии вызвал сюда всех командиров и комиссаров дивизий на совещание, которое скоро начнется, и отпустил меня.
Я вышел во двор и увидел там группу старших офицеров, о чем-то оживленно беседующих, а в стороне двух генералов, с которыми мне встречаться не приходилось. Я спросил о них у знакомого мне подполковника Р. Т. Прасолова. Оказалось, что один из генералов, тот, что поплотнее, Трофим Калинович Коломиец, командир 25-й Чапаевской дивизии, а другой Василий Фролович Воробьев, командир 95-й стрелковой. Оба эти соединения воевали под Одессой.
Последнее в моем понятии приобретало какой-то особый смысл. Воевали под Одессой... Этим подчеркивались высокие боевые качества дивизий и их командиров, целых три месяца сражавшихся в отрыве от остальных сил Красной Армии и прославивших себя настоящей стойкостью и героизмом. Еще с гражданской войны во мне жило чувство глубочайшего уважения к людям, проявлявшим храбрость на поле боя. И теперь, хотя я тоже был командиром дивизия и уже не раз побывал в жарких боях, как-то постеснялся подойти к боевым генералам, а присоединился к группе полковников, на гимнастерках которых были синие и черные петлицы.
Мы стали знакомиться. Здесь были командиры двух кавалерийских дивизий: 2-й - Петр Георгиевич Новиков и 40-й - Филипп Федорович Кудюров. Из их разговора я впервые узнал, что при эвакуации из Одессы распоряжением соответствующих начальников были потоплены тяжелые артиллерийские орудия и оставлено много автомашин и лошадей. Я спросил, почему были потоплены орудия. П. Г. Новиков Сказал, что на этот вопрос может точнее всех ответить начальник артиллерии армии полковник Николай Кирикович Рыжи.
Когда я познакомился с начартом, он объяснил, что в Одессе не было больших кранов, чтобы поднять тяжелые орудия на транспорты, а лошадей просто некуда было грузить. Эти сведения еще раз подтверждали, насколько трудно было войскам Приморской армии не только сражаться, защищая легендарный город, но и потом избежать больших потерь, сохранить силы, боеспособность для обороны Крыма.
* * *
...Генерал Петров развернул на столе карту и открыл заседание Военного совета армии, назвав его расширенным. Он проинформировал нас о том, что по приказу Ставки Приморская армия должна была войти в подчинение командующего вооруженными силами Крыма и вместе с 51-й армией оборонять полуостров.
- Но нам до сих пор не удалось встретиться и даже установить связь ни с одним командующим, - продолжал генерал. - Не имеем мы связи и с Москвой. Есть неофициальные данные, что генерал-полковник Кузнецов теперь освобожден от командования войсками Крыма и пятьдесят первой армией. А обстановка здесь резко меняется не в нашу пользу. Немцы заняли Воинку и продвигаются в направлении Джанкоя и на юг, к Симферополю, а войска пятьдесят первой отходят в направлении Керченского полуострова. Хотя перед фронтом нашей армии противник ослабил удары, но его вторая группировка - моторизованные части - начала продвигаться по северной дороге в направлении Евпатории. Иван Ефимович замолчал на несколько секунд, видимо подбирая нужные слова, потом решительно продолжал: - В сложившейся обстановке мы должны найти самое разумное решение. Ясно, что на занимаемом рубеже армия оставаться не может. Ее с обоих флангов обходит противник. Перед нами два пути: на Севастополь - главную военно-морскую базу Черноморского флота, чтобы вместе с его силами защищать город и базу, или на Керченский полуостров для соединения с пятьдесят первой армией и занятия там обороны. Путь на восток противником пока не закрыт, и мы можем без особых трудностей соединиться. Отход же на Севастополь возможен только с боями. Этот город с суши не прикрыт, так как там нет полевых войск, а силами одних моряков удержать его трудно.
Потом генерал Петров сказал, что Военный совет хочет посоветоваться с командирами и комиссарами дивизий, как лучше вести борьбу с противником в сложившейся обстановке и в каком направлении отходить.
Чтобы каждый из нас мог высказаться вполне самостоятельно, командарм предложил всем очень коротко изложить свои мысли письменно, причем никакого обмена мнениями друг с другом не разрешил.
Мы разошлись. Через несколько минут я написал свое предложение на листке командирской книжки и, войдя в домик, вручил его генералу Петрову. Он туг же прочитал написанное, передал листок члену Военного совета, а мне сказал:
- Ваше мнение нам ясно.
Я вышел из комнаты. Один за другим входили к командарму другие офицеры и генералы.
Через несколько минут нас снова пригласили в просторную комнату.
- Продолжим заседание Военного совета. - Генерал Петров еще раз просмотрел наши листки и разделил их на две части.
"Значит, мнения разделились", - подумал я.
Потом Иван Ефимович через пенсне внимательно посмотрел на собравшихся и, видимо убедившись, что все на месте, сказал:
- Нам уже известны ваши мнения, но хотелось бы послушать их авторов. Начнем с полковника Капитохина.
Поднялся командир 161-го стрелкового полка 95-й дивизии, единственный из офицеров этого звена, прибывший на заседание:
- Я за то, чтобы оборонять Севастополь.