Павел перевелся в бригаду бетонщиков.
Об этом, о том, что́ случилось, а не ка́к оно случилось, и надо бы говорить сейчас.
Но разве судье интересно это?
Да и не обозначить словами такое — можно только почувствовать.
И Павел, все так же нагнув голову книзу, глядя на свои брюки, купленные к новоселью, сказал:
— Так оно все и было: едва отъехал, а уж — точка. Тонн двадцать пять по нему прокатило, шутка ли!
— Да уж какая тут шутка! — то ли добро, то ли с иронией повторил Сарычев. — Но вот давайте к бутылке вернемся. Значит так: к обеду водочка была, а вы пить не стали?.. Ну, а потом, погрузились бы до конца, выпили бы?
И тут первый раз Павел поднял голову.
— Слушайте! Мы о смерти говорим, умереть — не в помирушки играть! Зачем вы все это?
И судья не растерянность увидел в его глазах — ожесточение.
Так вот он каков!.. И не он один!
В зале тихо было в тот миг, но опять услышал Сарычев подспудный, обидный рокот людских тел, рождавшийся в зыби воздуха, рокот, который не подсудимого от всех отделял, а его, Сарычева, оставлял в одиночестве.
Очерченный по зеленому сукну стола круг, за который не перешагнуть. А перешагнуть надо!
В желудке — обрывках желудка — засосало тоскливо.
«Завтра же велю скамью поставить вместо табурета! И барьером оградить!» — подумал он и в первый раз пожалел, что на процессе нет прокурора — заболел прокурор, а подсудимый согласился вести дело без него и без защитника. «Ничего не страшно ему! Но не сила — наглость это!»
— Выходит, задавил человека, и нету твоей вины никакой! Так, что ли?
Павел молчал. Он вспомнил о путевом листе, выписанном задним числом.
— Не в помирушки, в молчанку будем играть, да? — спросил судья.
Вдруг Якушева, присяжная, тяжко вздохнула и выговорила:
— Перед судьей да перед смертью замолчишь.
Это уж ни в какие ворота не лезло! Чтоб присяжная… так… Сарычев взглянул на доярку, и та покраснела, потупилась.
А зал, конечно же, зашумел, и уж кто-то выкрикнул:
— Да что парня мучить! Ясно все!
Шишмарев, этот пижон в разнузданном галстуке, будто виноватясь перед судьей, спеша, спросил:
— Родионов, а как вы думаете: обязательно Копцовым дом строить было? Ведь не затей они этой стройки, ничего бы не случилось, правда?
Судья сперва не понял вопроса. Но Павел-то сразу догадался, куда тот гнет. Зашевелились, загудели пятна на станах — грязные стежонки, брезентовые робы.
Уже давно шел спор проектировщиков и строителей: нужно ли ставить временное жилье, и сколько его ставить, и кому его оплачивать. По проекту ни бараков-общежитий, ни индивидуальных застроек не предусматривалось. Нужно сразу ставить постоянный город — девятиэтажные дома-красавцы, лесенкой по склону сопки, железобетон, стекло, керамика… Город!
Но деньги на крупнопанельный комбинат пока в Госплане прижали, и не из чего строить город. И нет, чтобы подождать, перетерпеть годок в палатках, чаеварках, — строители почем зря лепят бараки, ссужают лес, нужный в котловане, нужный на промобъектах, таким вот застройщикам, как Копцовы.
Только вчера Шишмарев со скандалом отказался подписывать в банк на оплату очередную партию документов на эти залепухи. Пусть уж строят, так себе в убыток, а не государству! Хорошо бы и на суде сейчас сказать об этом.
Но Павел не принял этой возможности переключить разговор с вины своей на вину общую, далекую, к нему непричастную. Сказал, горьковато усмехнувшись:
— Вы ведь сами в коттедже живете — терпеть можно! А Копцовым тоже ведь, наверно, чай с сахаром пить хочется, или как?
— Попрошу не оскорблять присяжных! — закричал Сарычев и с благодарностью взглянул на Шишмарева: «Прав! Терпению — вот чему надо учить этих Родионовых!» — и постучал ладонью о стол, подождал, пока утихнет зал.
Замолкли. Это было приятно: хоть и не на морском берегу, хоть в этой комнатенке, но рокот прибойный еще подчинялся ему, судье.
И другое приятно: выходит, совсем не зря толковал он присяжным еще до начала процесса, что этот суд — показательный, главное — не Родионова осудить или оправдать, — а другим, всей этой ораве острастку дать. Понял его Шишмарев! Политику, стратегию его понял, а уж тактику он и сам найдет. И прав Шишмарев: терпению их надо учить, терпению!..
— Шофер вы опытный, Родионов. Десять лет шоферите?.. Десять. Так скажите мне: должны вы были обеспечить безопасность движенья или нет? — спросил Сарычев, а сам подумал: «Если только по этому пункту — до трех лет. Условно или в колонии — до трех лет».