Он быстро поднимается, достает бутылку с палинкой, ставит передо мной рюмку, наливает и чокается.
— Ты должен забыть эту историю, товарищ Мате. Знаю, знаю, еще не зарубцевалась рана, к тому же и вчерашний суд опять разбередил ее. Но если уж быть до конца откровенным, то позволь мне сказать, что вы на очень плохом счету. Причем дело давно уже вышло за рамки моей компетенции… — Он делает многозначительную паузу. — Значение вашего завода как поставщика оборудования отечественным предприятиям и на экспорт все более возрастает. А вы, по существу, два года топчетесь на одном месте. Я не сторонник того, чтобы часто менять руководящие кадры, но мне уже недвусмысленно дают понять, до каких, мол, пор можно испытывать терпение. Я понимаю, конечно, что не все зависит от тебя, знаю и то, что дело у вас наконец сдвинулось с мертвой точки. Но учти, надо мной тоже есть вышестоящие инстанции, а неполадки не на одном вашем заводе, хватает их и на других. — Он разводит руками, затем снова берет рюмку. — Давай выпьем. А потом ступай к себе и смотри оставь за воротами завода слюнтяйство. То, что ты переживаешь сейчас, благородно, доказывает твою человечность. Хорошее, ценное качество, но на нем далеко не уедешь. Постарайся успокоиться, не перегружай себя чересчур, а если очень устал, иди в отпуск. Ты два года не отдыхал.
Мы встаем, смотрим друг другу в глаза, пожимаем руки. Мягко закрывается за мной обитая кожей дверь.
Я спускаюсь в вестибюль, подхожу к столику с телефоном и спрашиваю у вахтера:
— Можно позвонить отсюда в город?
Набираю номер.
— Попрошу товарища Сегеди. Алло! Говорит Янош Мате. Здравствуйте, товарищ Сегеди. Мне необходимо с вами поговорить. Сейчас… Сегодня… Обязательно… В половине первого? Хорошо, буду…
Еще только начало одиннадцатого. Не пойду обратно на завод, все равно не смогу вести совещание, нет никаких сил. Впереди целых два часа. Неплохо бы сходить в кино, развеяться. Останавливаюсь возле тумбы с объявлениями, просматриваю, в каком кинотеатре что идет. Задерживаю взгляд на названии одного из кинотеатров. Заинтересовал меня не фильм, просто я вспомнил, что, кажется, именно там работает моя тетка Йолан.
До кинотеатра минут десять ходьбы. Сворачиваю с бульварного кольца в переулок.
В пропахшем пылью фойе (по размерам оно скорее напоминает прихожую) тесно, стены выкрашены в зеленый цвет, на одной из них висит афиша с изображением какой-то грудастой девы, дверь в зрительный зал задрапирована тяжелой бархатной портьерой, чуть в стороне от шее деревянная лестница на балкон.
Подхожу к кассе; пожилая женщина разгадывает кроссворд. Спрашиваю у нее, нельзя ли увидеть Йолан. Она смотрит на меня непонимающе, потом, встрепенувшись, просит подождать. Выглядывает в окошечко, подзывает невысокого мужчину в бриджах, что-то шепчет ему, тот косится на меня, затем кивает ей и скрывается на лестнице.
Сажусь на расшатанный стул против грудастой кинозвезды, она строит мне глазки, слышу доносящиеся обрывки английских фраз, кое-что понимаю, далеко не все, изредка из зала доносится смех публики, кто-то входит с улицы, покупает билет, уходит, в дверях задерживается и загораживает свет; мрак в фойе становится еще гуще.
Гулко отдается звук тяжелых шагов по деревянной лестнице.
Я встаю.
Вниз осторожно спускается грузная седая женщина; на носу у нее еле держатся очки, как у Ученого из сказки о семи гномах. Сойдя вниз, она водворяет на место металлическую оправу, поднимает голову вверх, чтобы получше видеть через стекла очков, замечает меня и сразу же устремляется вперед, протянув ко мне руки.
— Старикашка! — восторженно произносит она, тиская и обнимая меня.
Мужчина в бриджах с любопытством посматривает на нас, кассирша перестает разгадывать кроссворд, высовывается из своего окошечка, чтобы лучше видеть происходящее.