Я молчу. Он продолжает:
— Зря нервничаете. Это, как я уже сказал, вопрос далеко не внешний, а сугубо внутренний, и важно лишь то, чтобы вы извлекли из него полезный урок и сделали правильные выводы для себя на будущее. Это должно придать вам новые силы. На заводе много неполадок, сосредоточьте на них все свое внимание. Станкостроение…
Я поворачиваюсь, смотрю ему прямо в глаза, он продолжает говорить:
— …пожалуй, самое главное направление, на котором нам сейчас предстоит вести бой. Вы командир. В лице героически погибшего Гергея вы потеряли своего бесстрашного разведчика, одного из лучших бойцов…
Я не в силах больше молчать, перебиваю:
— Но ради чего? Скажите! Или, если хотите, ради кого? Вместо меня? Или за самого себя?
— За коллектив, — отвечает Сегеди.
— Стало быть, за трусов, за маловеров, за изнеженных бездельников, за шкурников и прочих нравственных уродов. — Я делаю глубокий вдох. — Одним словом, за предусмотрительных, которые, прежде чем что-либо делать, прикидывают, что они будут с этого иметь, выгодно ли им; они вместо «За мной!» предпочитают кричать «Вперед!».
Сегеди с невозмутимым видом ждет, что я скажу дальше. Наступает продолжительная пауза. Наконец он прерывает ее.
— Понимаю, товарищ Мате. Сейчас вы слишком взволнованы, но иногда есть резон выслушать человека именно в таком состоянии, когда он дает волю своим чувствам. Да, я понимаю вас и вполне согласен с вами в том, что вопрос можно ставить и в такой острой форме. Вы высказали целый ряд мыслей, но, по сути дела, конечно, красной нитью проходит одна, а именно кто сегодня идет, должен идти на жертву и ради чего или кого? И вообще, стоит ли? Заслуживает ли этого кто-либо? — Пальцы его пляшут по столу. — Но я сейчас продолжу не в том плане, в каком хотелось бы вам. Скажу яснее: я тоже умею спрашивать, более того, задавать вопросы умеют и школьники. Отвечать гораздо труднее. Трудно представить, до чего бы мы дошли, если бы только спрашивали, а отвечал бы всегда кто-нибудь другой. Если бы привыкли надеяться, что на все наши вопросы кто-то обязан давать исчерпывающие ответы, приятные уму и сердцу… Как вы полагаете, может, мне не стоит продолжать? Спрашивать и отвечать — это задача каждого из нас. В том числе и ваша. Согласен, что это нелегкое дело. Особенно трудно ставить ясные и четкие вопросы и честно отвечать на них. А самое трудное — последовательно и в полном соответствии с нашими ответами действовать, жить. Между тем именно здесь-то и проявляется человек. Это, конечно, не освобождает нас от необходимости обсуждать вопросы, ответы и говорить о чувстве долга. Но нельзя же только спрашивать! Это к лицу трусам и ловкачам. Собственно говоря, я тоже мог бы спросить у вас…
Стучат. В дверях появляется лохматая седая голова женщины.
— Я иду вниз, товарищ Сегеди. Вам принести чего-нибудь?
Сегеди встает.
— Да, да. Минутку… — Он шарит по карманам. — Пачку сигарет «Тэрв», будьте добры… — Вынимает мелочь, рассыпает на ладони, снова ищет и из другого кармана добавляет несколько монеток, подсчитывает… — Знаете что? — говорит он, смущенно улыбаясь. — Хватит и десяти штук. По крайней мере легкие целей будут.
Женщина уходит. Сегеди, подняв глаза к потолку, пытается отыскать нить прерванной мысли. Лицо его по-мальчишески краснеет.
— Словом… Если бы я спросил у вас, — продолжает он, — почему погиб Гергей, что бы вы ответили? В конце концов…
— Он жертва, — отвечаю я. — И убили его мы. Бессмысленно. Зря!
— Кто убил? — холодно спрашивает он.
— Я! Вы! Мы, научившиеся бросаться красивыми, возвышенными словами, вот как вы сейчас…
— Благодарю! — тихо произносит он.
Я, совершенно обессиленный, падаю кресло.
— Простите, — хриплю. — Я погорячился, но вы должны понять…
— Понимаю, — кивает он, — понимаю. Успокойтесь, товарищ Мате. Теперь уже бессмысленно терзаться, забудьте, приведите в стройную систему свои вопросы и ответы и — за работу. Если будете долго мучить себя, станете беспомощным. Вы честный человек, но это отнюдь не должно привести к тому, чтобы вы стали бесполезным, во всяком случае, приносили меньше пользы, чем те, кто не страдает угрызениями совести.
Он смотрит на меня, что-то еще собирается сказать, но не решается, и слова застревают в уголках его губ. С площади доносится рев мотора грузовой машины, возле крытого рынка сбрасывают ящики.
— Вместе с Гергеем мы начинали свой жизненный путь, — не удерживаюсь я. — Затем дороги наши как-то разминулись, он пошел по одной, я по другой… И теперь не знаю, кто из нас ошибся в выборе, стал ли я, как он сказал, — с трудом выговариваю это слово, — предателем… или он оступился и рухнул в пропасть…