Я стою возле кровати, рубашка расстегнута, в руке галстук, и смотрю на Гизи, а она на меня. Взгляд у нее насмешливый. Она молчит, но я читаю ее мысли и словно слышу ее голос: «Ну что молчишь? Нечего сказать в свое оправдание, а врать стыдно, знаешь, что от меня все равно ничего не удастся скрыть».
Она видит, что я правильно понял ее, и, довольная этим, снова отворачивается к стене, натягивает на голову одеяло. Ей ясно все до конца, она абсолютно уверена, что знает решительно все и вправе думать обо мне так, как ей заблагорассудится.
Я размахиваю галстуком, он раскачивается у меня в руке, как веревка палача… и что-то вдруг взрывается во мне. (Кто знает, сколько метров или километров тянулся этот бикфордов шнур и когда, где и кто поджег его?)
— Черт возьми! — выкрикиваю я и швыряю галстук на пол. — Черт подери! — кричу еще громче. — Разве я для этого пришел домой? Ради этого разрываюсь на части? Ради этого стараюсь? Ради этого приношу в жертву свою жизнь? — Тут я подскакиваю к кровати, срываю с Гизи одеяло и кричу: — Что ты притворяешься? Только для того и ждала, чтобы вывести меня из себя? Хочешь довести меня до белого каления? Ну что ж, ты добилась своего. Любуйся, какой я безумец, идиот, человек, сбившийся с пути…
Гизи зябко сворачивается в клубочек, не смотрит на меня, не желает слушать, зажимает уши руками.
Этим она лишь подливает масла в огонь, я совсем теряю голову, отдергиваю ее руки от ушей и кричу еще громче:
— Если не хочешь слушать, зачем же спрашивала? Где я шлялся? Какими кривыми дорожками? Ну что ж, я скажу. Всю свою ничтожную жизнь переверну вверх тормашками. Понимаешь? Чего годами избегал, в то сегодня и ткнулся носом. И заново пережил все.
Она резко поворачивается ко мне, смотрит в упор, поеживаясь от холода, кутается в ночную рубашку.
— Что-нибудь случилось? — испуганно спрашивает она. — Может быть, несчастье?
— Ничего, — сразу успокоившись, отвечаю я. — Ничего особенного. Сегодня ровным счетом ничего не случилось. Если не считать того, что я сам себе опротивел до омерзения…
— Ну, сейчас начнется самобичевание, — резко перебивает Гизи. — Знаю я тебя, насквозь вижу, придумаешь какую-нибудь историйку, неблаговидный поступок по отношению ко мне, пустяковый обман, а потом, чтобы замести следы, опять накинешься на меня, мол, я причина всему, путаюсь у тебя под ногами, калечу твою жизнь, взвинчиваю твои нервы… Скажи! — восклицает она с издевкой. — Почему ты не стал артистом? Ты играешь своим голосом не хуже любого шекспировского героя.
— Ты права, — тихо отвечаю я, но голос у меня дрожит. — Ты даже не представляешь, насколько серьезно я говорю о твоей правоте.
Гизи судорожно, нервно смеется.
— Колоссально! Я права! Это что, новая тактика? Таким способом ты надеешься расположить меня к себе, завлечь в свои сети? Старый метод уже не дает нужного эффекта? — В голосе ее звучит мольба. — Посмотри на меня, ведь я стала из-за тебя нервнобольной, ты причиняешь мне столько мук, терзаешь меня, убиваешь, а я все терплю и терплю, верю, во всяком случае верила, что ты очень занят на заводе с тех пор, как стал директором, как у вас начались неприятности на производстве…
— Ты права, — повторяю я тихо, все еще надеясь успокоить ее. Но тщетно.
— За что ты поступаешь со мной так? — умоляюще спрашивает она. — У меня такое чувство, будто я в сумасшедшем доме, потому что изо дня в день меня преследуют душевные муки, бесконечные терзания, словно надо мной висит вечное проклятие, и, сколько я ни спрашиваю, почему это так, ответа нет, и я должна жить в полной неопределенности, терзаемая подозрениями… Нет, так жить нельзя. Я не могу больше. — Она молитвенно складывает руки. — Умоляю тебя, давай разойдемся, оставь меня, делай что хочешь, но не создавай мучений для меня и себя. Я не вижу в этом никакого смысла. И для тебя наша совместная жизнь кошмар, а для меня вдвойне… — Рыдая, она падает на подушку.
Я безучастно смотрю на нее. Она права, так дальше продолжаться не может. Я тоже понял это. Давно понял, но не говорил, мы оба молчали. Ждал, что произойдет какое-то чудо, или случай, или неизвестно что. А может, ничего не ждал, а погряз по уши в повседневных заботах, как страус, прятал голову, чтобы не видеть приближающуюся беду, а тем временем гнойник назревал, нагнетались новые неурядицы и неприятности, делающие свою разрушительную работу систематически, постоянно, причем всюду, дома тоже…