Мои часы со светящимся циферблатом показывают половину второго.
— Ну я пойду, дядя Яни, — говорит Кёвари тихо, заискивающе, с почтением в голосе. — Не сердись на меня за все, что я тут наплел. Но поверь, все, что я говорил, от души, откровенно, и, если ты усмотрел в этом ересь, прости. Об одном только прошу: попытайся понять меня. Поставь себя на мое место. В твои времена была романтика, перспектива быстро выдвинуться, сделать головокружительную карьеру. А теперь? — Он машет рукой, встает. — Право, не сердись на меня, товарищ Мате.
Мною снова овладевает страх одиночества, и я тоже встаю.
— Погоди, я провожу тебя немного, — говорю я, потягиваясь до хруста в пояснице. — А этому ты не завидуешь? — с издевкой спрашиваю я, но уже без злости. — Хрусту в пояснице, ревматизму, которого пока еще нет, но скоро наверняка будет, седым волосам и всему прочему? Только…
— Не обижайся, — повторяет он, проглатывая последний слог, — он уже снова студент, а я его директор. — Так ты идешь? — спрашивает он неуверенно.
— Нет, я здесь останусь ночевать.
— Тогда не утруждай себя. Я все равно сначала поброжу, не сразу пойду домой.
— Почему?
— Дворник, да и та пара… Впрочем, я люблю ночью гулять.
— Когда сдаешь следующий экзамен?
— Послезавтра. Вернее, уже завтра.
Мне вспоминаются мои экзамены, с их волнениями и переживаниями, и сразу становится жаль его.
— Знаешь что? Ты ложись здесь, а я погуляю. Я тоже люблю гулять.
— Нет, нет, дядя Яни, что ты…
Я уже твердо решил. Лучше уж бродить в ночи, чем запереться здесь, вот именно здесь, и терзаться, мысленно бороться с прошлым, с настоящим…
— Молчи. Будет так, как я сказал, — приказываю я. — В том, чтобы ты успешно сдал экзамены, заинтересованы и я и завод.
— Но право же…
— Вот ключ.
— Не возьму.
— Как так не возьмешь? Бери. Потом тоже можешь приходить сюда, вместе с друзьями. Более того… Ты уже ухаживаешь за девушками?
— Да.
— Ну вот видишь, как нельзя кстати. Можешь пользоваться и моей лодкой. Удостоверение на лодку найдешь в ящике. Понял?
— Спасибо, дядя Яни. Ключ я как-нибудь занесу.
— Есть запасной у сторожа, так что этот оставь у себя.
— Нет, мне неудобно, право, лучше уж я пойду.
— Не возражай. И сделай, пожалуйста, одолжение, как-нибудь наведайся ко мне на завод.
— Обязательно наведаюсь, дядя Яни.
— И если приведешь сюда своих друзей, не устраивайте дебоша.
— Право, дядя Яни… Я даже не знаю, как…
— Хорошо, если бы беда заключалась в том, что ты не знаешь только этого. К остальному же мы еще вернемся. Спокойной ночи.
Мы пожимаем друг другу руки. В темноте я не вижу отчетливо его лица, лишь глаза тускло поблескивают.
— Пали Гергей погиб, — внезапно произношу я.
— Погиб?
Он поражен? Или просто удивлен?
— Да.
— Как это произошло? Несчастный случай?
— Упал с крана. В малом сборочном.
— Ужасно нелепая смерть! — И он торопливо начинает объяснять: — В институте читали курс по технике безопасности, но, правда, факультативно…
— Ну я пошел. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, дядя Яни.
— Утром сдашь бутылки, получишь за них несколько форинтов.
Я слоняюсь по темным улицам, поднимаюсь к городу, выхожу на окружную дорогу, медленно бреду в сторону Кишпешта. Ночью тихо, и только кое-где вдруг загорланит пьяный, в темных уголках жмутся целующиеся парочки. Бредет одинокий человек, низенькие домики, погруженные во мрак, словно слились с землей, а вон там заводская труба врезается в черное небо, все вокруг нее отравлено ядовитым дыханием химического завода, над морем далеких домов мерцает бледный свет, в воздухе дрожит приглушенный рокот… Спящий город, повернувшись открытым ртом к небу, тихо похрапывает.
Противный запах химического завода иногда достигает и нашего дома; как тайком пробирающийся вор, он проникает в окно и пропитывает мебель, стены. Гизи спит с открытым окном. Если спит. А если бодрствует, тогда, бедняжка, строит догадки, где я сейчас, что делаю, действительно ли это конец или только повторение обычной нервотрепки, к которой никогда нельзя привыкнуть.
Куда же идти теперь? Дорога как раз ведет к дому. Но нет, не пойду. Буду расплачиваться и за внезапный каприз, за глупое чванство, за то, что легкомысленно предоставил свою летнюю резиденцию юноше. Откровенно говоря, это тоже не больше, чем поза. Привычка к самообману. Раз поддашься ей, и потом уже не сладишь, она пропитывает всю твою душу, становится неотъемлемой частью тебя самого, точно так же как вонь химзавода въедается во все уголки квартиры, в одежду, занавески, мебель, книги. Так мне и надо, раз уж вместе с директорским постом приобрел и это.