В квартире ни души, на столе записка: «Если захочешь увидеть меня, я у мамы». Переворачиваю записку обратной стороной: пусть видит, что я прочел ее.
Принимаю душ, бреюсь, ложусь в постель…
Просыпаюсь от настойчивого телефонного звонка. Открываю глаза. Темно. Не сразу соображаю, почему меня окружает мрак, какой сегодня день — воскресенье или понедельник, раннее утро или глубокая ночь. На ощупь беру трубку, выпускаю ее из рук, но все же успеваю подхватить и в полусне отвечаю:
— Алло!
— Яника, старикашка, это ты?
Я с трудом узнаю дрожащий женский голос.
— Ну разумеется, тетя Йолан, кому же еще быть! Как поживаете? — Я бодрюсь, прислушиваюсь к собственному голосу и не узнаю его — он словно ломается, как в молодые годы.
— Старикашка, тебе, конечно, и в голову не придет, по какому поводу я звоню. — «Откуда, черт возьми, мне знать?» — думаю я. — Мне нужен адрес бедняжки Эржи.
— Эржи? — бормочу я, словно не понимаю, о ком это она спрашивает.
— Жены, вернее, вдовы Пали. Ты должен знать…
— Да, да…
— Ну так скажи!
— По-моему… — И я называю адрес, неуверенно, запинаясь. — У них же старый…
— Не изменился? — Она долго молчит. — Ты уверен?
— По-моему, да…
— По-твоему? — удивляется она, все больше раздражаясь.
— Я почти уверен.
Голос у меня вибрирует, как проволока под эквилибристом. Чувствую, какая мысль кроется за ее вопросом, она тоже догадывается, о чем я думаю сейчас. Я, наверно, испытал бы чувство стыда, не будь так обессилен, измучен и взвинчен. Она долго молчит, как бы прикидывая, стоит ли говорить, затем очень любезно все-таки произносит:
— Ладно, старикашка, спасибо. А вот то, что ты ее не навестил… — Она умолкает.
— Что? — кричу я в трубку.
— Ничего, — отвечает она. — Всего хорошего. Привет Гизи. — И кладет трубку.
Я устремляюсь в ванную, становлюсь под душ, струи холодной воды долго, с ожесточением хлещут меня по телу. Постепенно прихожу в себя.
Спрашивать легче, чем отвечать. Почему я не навестил Эржи? Стыд удерживал. Но сейчас дрожащий голос Йолан избавил меня от него. Собираюсь и иду к Эржи.
Первый раз я был у Эржи лет двадцать назад, вскоре после того, как Пали во второй раз посадили за решетку. В то смутное время полные тревог и волнений дни сменялись не менее тревожными ночами; я все ждал, что очередь вот-вот дойдет и до меня. А вдруг Пали изменят силы? Что, если его доведут до умопомрачения, замучают до того… что он проболтается и назовет мое имя?.. Или дознаются обо мне каким-нибудь окольным путем, как в свое время дознались о нем и Аранке? Стоило в цехе появиться постороннему, как я вскидывал голову; подходил к дому и открывал калитку, а сам думал: только ли мать ждет меня на кухне; прежде чем отворить дверь, озирался по сторонам; засыпал с мыслью, не придут ли ночью за мной. И какую же радость доставляла мне тогда теплая постель, свободный вечер, тренировки, матчи. Меня уже поставили центральным защитником. В. Папп, помогая мне совершенствовать удар головой, говорил:
— Малец, если овладеешь этим приемом, все верхние мячи у ворот будут твоими.
В один из таких тревожных вечеров нас вновь посетила тетя Йолан. На сей раз под предлогом, будто случайно проходила мимо. Она восторженно расхваливала угощения матери, которая, казалось, принимала ее на сей раз намного радушнее.
Я понимал, что этот визит она нанесла мне. И действительно, как только представился случай, она топнула:
— Зайди завтра в ателье.
Когда на следующий день я пришел на площадь, звенели колокола, перед церковью стояли ряды украшенных цветами карет, на ступеньках толпились люди.
Йолан стояла в дверях ателье, сложив руки на высокой груди; стройная, подтянутая, с четко обрисовывавшимися бедрами. Она показалась мне очаровательной. Если бы я видел ее впервые и она не была моей теткой, пожалуй, мог бы влюбиться в нее.
По церковной лестнице спускался огромный ком из белых кружев, по обеим сторонам его выстроились черные фраки и белые манишки.
— Что это? — спросил я, подойдя к Йолан.
— Ничего, — сквозь зубы ответила она, продолжая смотреть на невесту. Затем отвернулась и опустила руки. — Какая-то знатная сука соединила свою судьбу с не менее знатным кобелем, — проговорила она с чуть заметной улыбкой.
В ателье она, как и полагается, стала за прилавок, взяла в руки не то штаны, не то комбинацию — точно не помню уже — и, жестикулируя, словно гоняя мух, заговорила: